— Дети где? Хочу видеть детей!
— Ты что? — догадался Мстислав. — Христя...
— Нет-нет, просто хочу. Они уж, верно, думают, что никогда меня не увидят. А я вот она... Позови.
Мстислав крикнул холопкам, и через несколько минут в ложницу, внеся свежий воздух, вбежали младшие дети — погодки Рогнеда и Святополк. За ними, стараясь казаться степенным, вошёл Ярополк. Самые старшие, Изяслав и Ростислав, шли последними. С ними протиснулась и Евфросинья, остановилась в уголке.
Христина подозвала младших детей и смотрела на них так долго, что Рогнеда начала всхлипывать.
— Ты что?
— Мама... мамочка, — плакала девочка, — ты умираешь?..
— Нет, что ты, — через силу улыбнулась княгиня. — Просто я на тебя любуюсь. Ты совсем взрослая и большая девочка. И ты, — обратилась она к Святополку, — тоже уже не маленький. Ты княжич. Помни об этом!
Внимательно, по очереди, Христина оглядела остальных детей. Невысокий ростом, очень похожий на деда Мономаха Изяслав, его погодок Ростислав, не по возрасту высокий Ярополк. Какие у неё сыновья!
— А Всеволода нет, — вздохнула она. — И Мальфриды, и Елены, и Ксении... Скучаю я по ним. Вот бы увидеть...
Княгиня посмотрела на мужа, сжала его ладонь в своей, и у Мстислава замерло сердце. Он понял, что хотела сказать жена.
— Красивые у нас дети, — только и вымолвил он.
— Красивые. Как ты. — Христина посмотрела на дочерей и сыновей. — Ну, ступайте пока. Ступайте!
Изяслав и Ростислав, старшие, уже поняли. На мать смотрели так, словно хотели запомнить на всю жизнь. Младшие дети поверили бесхитростной лжи потому, что очень хотели поверить — мама поправится и всё будет как прежде. Средние изо всех сил старались казаться взрослыми, но не выдержали. Задержавшийся в дверях Ярополк вдруг бросился к матери. Кинувшаяся следом за братом Евфросинья разрыдалась.
— Мне страшно, мамочка! Страшно! — повторяла она.
Вдвоём Мстислав и Христина еле успокоили детей. Князь понимал, что жена устала, ей нужно остаться одной, вздремнуть. Он сам прикрыл за ними дверь.
— Гаральд, — шёпотом позвала Христина. Сжала его руку, притянув к себе. Глаза заблестели.
— Береги детей, — промолвила княгиня. — За Всеволодом присматривай. Женить его пора. Изяслав... он любимец твой, мать твоя его больше прочих внуков любила. И он на тебя больше других похож. Ростиславка... нрав у него крутой будет. И девочки... мужей им найди добрых, чтобы не как у Елены сложилось.
— Нет, Христя, нет, — помотал головой Мстислав. — Даже не думай о смерти! Ты ещё поживёшь.
— Ухожу я, Гаральд...
— Нет! Не пущу! — Мстислав стиснул в объятиях жену. — Я люблю тебя!
— И я люблю тебя, мой Гаральд!
Тонкие руки обвились вокруг его шеи, бледные бескровные губы потянулись к губам. Они целовались жадно, неистово, словно в первую брачную ночь, словно встретились после долгой разлуки или перед долгой разлукой. Христина лихорадочно шептала имя мужа, и Мстислав не сразу заметил, когда губы её замерли, шевельнувшись в последний раз...
Выпустив наконец из объятий холодеющее тело жены, Белгородский князь долго сидел над нею, глядя на бледное лицо и приоткрытые словно перед поцелуем губы. Он понимал, что никто и никогда больше не назовёт его Гаральдом.
4
Жизнь не стоит на месте. Весной нового года за Евфросиньей-Добродеей приплыли сваты. Второй сын Алексея Комнина, Андроник, ждал свою жену в Константинополе. Его посол онемел от изумления, когда увидел будущую императрицу Византии. Юность, красота и сила слились в праправнучке Константина Мономаха. Спокойная, полная достоинства, но живая предстала Евфросинья перед византийцами. И оставалась такой до дня своего отъезда туда, где предстояло прожить ей оставшуюся жизнь, забыв Русь и сменив своё русское имя Добродея на греческое Зоя — «жизнь».
Мстислав провожал дочь до Киева. Там же венчали Добродею-Евфросинью с посланцем Андроника. Владимир Мономах с молодой женой и Ярополк Переяславльский с супругой тоже присутствовали на свадьбе. Потом был прощальный пир, и греческие ладьи отплыли от киевских пристаней.
В те дни весело-суматошно было в Киеве — не каждый день празднуют княжескую свадьбу. Вскоре после прощания ускакал в свой Переяславль Ярополк — начиналось лето и следовало беречь границы от половцев. Мстислав и Владимир Мономах остались вдвоём. После пиров и гуляний в княжеском тереме было непривычно тихо.
Отец и сын сидели в горнице. Анастасия велела подать им вина и сладких заедок и ушла.