— Что же, крамола в Чернигове зреет? — прищурился Мстислав. Он с самого начала ждал, когда боярин начнёт возводить напраслину на соседей, и дождался. Но Пётр Ильич замахал руками и перекрестился.
— Не желаю на князей клепать, ибо и я грешен есмь и должен милосердия и страха Божьего ради терпеть. Однако же князь Ярослав Святославич Муромский, что сидит старейшим в Чернигове, сына своего Святослава женил на полоцкой княжне, а сыновца Всеволода Давидича — на польской. Полоцкие князья от веку были противниками Киева и в будущем ещё принесут немало бедствий. Что же до ляхов, то с ними брат твой Андрей Волынский в ссоре. Помни — ляхи извечно были враги Руси, нападали на западные пределы. И враг твой, Ярославец Святополчич, у ляхов черпал силу. А ныне его племянница, Мария, дщерь Сбыславы Святополковны, на Русь приехала. Вот и промысли — за просто ли так Болеслав-король отдал дочь на Русь. И ведь не за твоего сына, а за Давидова!
Мстислав задумался. Всеволод женат на черниговской княжне. Известно, что живут они душа в душу, готовы стать родителями. Не случится ли так, что впрямь послушает жены его первенец и не станет ли помогать черниговским князьям? Что Болеслав семью дочери не оставит, сомнений не вызывало. А тут ещё полоцкие князья... Поневоле промыслишь о будущем.
— Мы в Новгород-Северском денно и нощно молимся о здравии венценосного отца твоего, Владимира Всеволодича Мономаха, — продолжал боярин Пётр. — Дабы продлил Господь его дни на земле. Но ведь великий князь не вечен. Рано или поздно, а призовёт его к себе Господь в райские кущи. И не случится ли тогда, что раздерётся Русь вся, как бывало прежде? Кто тогда станет за тебя и братьев твоих?
— Володаревы сыны, — вспомнил Мстислав червенских князей. — Да и сами Мономашичи сильны.
— Э, Мстиславе, на всякую силу находится сила большая. Встанет Муром да Рязань — и брата твово, Юрия, отрежут от Южной Руси. Двинет полки Болеслав — и Андрей, другой твой брат, не сможет выйти из Волыни. Прознав, что отец ваш умер, выйдут из степи поганые половцы — и Ярополку Владимиричу в Переяславле туго придётся. На Вячеслава Владимирича и тебя навалятся полоцкие князья да Чернигов — вот и не станет Руси. Ищи, Мстислав Владимирич, верных людей, которые за тебя встанут.
— Уж не твой ли князь такой верный?
— Всеволод Ольгович ещё после смерти отца своего, Олега Святославича, Киеву в верности клялся и готов клятву ту соблюсти, ради Руси пойдя против родичей.
Мстислав думал. Он не слишком верил Всеволоду — тот был похож на своего отца, хитрого, умного и решительного. Греческая изворотливость смешалась в нём с русской удачливостью. Но важно было другое — с помощью Всеволода вбить клин в род черниговских князей. Пока были живы старшие Святославичи, их дети держались друг дружки, и одолеть их было трудно. Но сейчас...
Радовало ещё и то, что бояре новгород-северского князя обращались к нему как к будущему великому князю всея Руси. Это было хорошо — значит, признают его власть.
Пётр Ильич выждал время и, наклонясь вперёд, заговорил другим тоном, прижимая руку к сердцу:
— Княже! Дозволь от себя слово молвить! По обычаю, о таких делах старший в роду должен печься, но Ярослав Святославич на сыновцев своих, Ольговичей, косо смотрит и вовек о том не побеспокоится. Мой же князь, Всеволод Новгород-Северский, сознает твоё старшинство и сам просить о том не смеет. Так уж я по-свойски просить тебя хочу — отдай за князя моего дочь свою, Рогнеду. Я Всеволода с младых ногтей помню — весь он в отца пошёл. Олег-то Святославич вторую жену свою, половчанку, не слишком любил, женился в уплату за помощь. Но верность ей хранил и родню свою половецкую тоже не обижал. Всеволод в этом на отца похож. Станет он твоим зятем — верно тебе будет служить!
Не о такой судьбе мечтал Мстислав для младшей дочери. Родилась Рогнеда, когда Мальфрида, старшая Мстиславна, была невестой Сигурда Норвежского, возрастала, когда её старшие сёстры птицами из родного дома улетели. Сыновей Мстислав любил, но именно дочери были для него напоминанием о Христине. Потому так тяжело было ему расставаться с Добродеей-Евпраксией, потому так лелеял он и брошенную мужем Елену. И Рогнеду любил с удвоенной силой — за мать. Девочке было уже тринадцать, в её годы многие уже были невестами, а то и жёнами, а Рогнеда всё не была сговорена. Но, может, пора пришла?
— Добро, Пётр Ильич, — кивнул Мстислав. — Промыслю я над речами твоими. И ответ дам.