Выбрать главу

Мастер столкнул хлопца со скамьи, сел на его место, обмакнул в лохань кисть правой руки, быстро завертел круг. Из-под его пальцев вдруг выскользнул, легко зазмеился ободок, затем обозначились покатые плечики какой-то посудины.

— Горнец! ― уверенно определил Филька. Однако то не горшок был.

Ивашка Лыч поднялся, уступая место подмастерью.

— Не угадал малость,― сказал он.― То мы голосники робим, о которых дойлид Василь спрашивает. А во готовые лежат.

Под поветью, положенные крутыми боками друг на дружку, поленницей лежали длиннотелые голосники. Не будь они так изогнуты, их можно было бы принять за большие кувшины.

— Крикни пред ними что-либо,― предложил Петроку подмастерье Аверкий.

Петрок подошел к голосникам.

— Эгей! ― негромко сказал он.

— Гей-гей-ей-ей! ― откликнулось в голосниках протяжно и певуче.

От неожиданности Петрок даже отпрянул. И Филька тоже подошел, крикнул, ему аукнулось. Забава хлопцам пришлась по душе. Они снова покричали.

— Поет,― уважительно сказал Филька.― Вот те и глина...

— Ладно удумал с голосниками-то Василь Анисимович,― промолвил Ивашка Лыч.― Вельми дивное пение будет, о храме далеко слава пойдет.

Старшие подмастерья закивали, заулыбались.

— О надбавке же, передай, хлопчик, пусть дойлид не думает,― продолжал мастер.― Мы свое спросили, а болей того брать не привыкли. Да и нам лестно в божьем деле не сбоку-припеку быть. Тут каждый норовит умель-ство свое показать ― хоть мурали, хоть плотники, хоть мы, грешные.

Выправляя хлопцев обратно, дал им Ивашка Лыч по свистульке в охряной да муравленой поливе. Свистульки были недавно из горна, еще горячие, губы обжигали. Но как было удержаться, не посвистеть! Шли хлопцы веселые, в свистульки дули, аж щеки распирало и в переносицу кололо. Ребята гончаровские их не тронули ― от мастера Лыча шли. Ивашку в слободе уважали и побаивались.

— Попрошу брата, чтоб в ученье к цениннику отдал,― сказал Филька, вытирая мокрую свистульку о подол рубахи.

— Дерется Лыч,― заметил Петрок.― Кривоногому видал, как затылок погладил?

— Все они дерутся,― тряхнул Филька головой.― Зато Лыч тайны ценинные многие ведает, в люди выведет. А ужо я как стараться буду! Попросились бы разом, а, Петрок?

Петрок смолчал.

КУЗЬМА ШТУКУ РАБОТАЕТ

У Петрока пошло житье разлюли-малина. Редко когда дойлид Василь с поручением пошлет, иной раз только к вечеру и хватится хлопца. Спросит со строгостью:

— Не баловал? Смотри, пороть стану, ежели что. Ох, учить бы тебя! Ну, да уж зимой почнем, ныне руки не доходят.

И снова Петрок сам по себе, с Филькою шастают по подмостям вверх ― вниз. А то в подклет заберутся, все подслухи, все потайные места облазили. Теперь дня три как в ризнице у иконописца Луки грелись, вместе с мазилкой Калиною краску терли. Однако не без корысти. Для готовли красок стояли в ризнице в широких лозовых кошах куриные яйца, собранные по весям монахами па построение храма, частью же доставленные купцом Ананасом Белым. Яйца хлопцы били в краску с разбором: которое с душком, то в лохань, а посвежее ― в рот себе. Сначала Луки смущались, тайком норовили глотнуть, а затем и хорониться перестали, видя, что старец и сам, ряскою принакрывшись, нет-нет да и высосет яичко. Однако за Калиной хлопцам было не угнаться ― тот, запасшись ржаной краюхою, чавкал беспрестанно. Отчего к вечеру и скорбел животом.

За несколько дней такой жизни щеки у ребят заметно покруглели, так что Степка как-то сказал с подозрением:

— Чтой-то вы оба лоснитесь, будто блины на масленицу.

Петрок уж и полудновать к тетке Маланье не ходил, чем крепко тревожил горбунью.

И долго бы длилось то блаженство, ибо коши с яйцами еще привезли ― для раствора, которым связывали плинфу в своде, однако Филька подвел. Вздумал попотчевать приятеля своего ― плотника Федьку Курзу. На ту беду оказался вблизи Амелька-артельщик. Он-то и зашумел. Коши с яйцами от Луки забрали, отдал их Апанас Белый под замок тому ж Амельке. А дойлид Василь приказал Амельке за хлопцами приглядывать и без него, Василя, к подмостям близко не подпускать. Амелька же и рад власть свою показать. Житья не стало от него, за всякий пустяк браниться рад. Филька уж и приходить перестал на гору. И не взлюбил же Петрок Амельку!

Однако, живя, всяк поживешь ― лешего отцом назовешь. Кузьма-мураль «штуку работает», все только о том и толкуют, а хлопцам путь наверх заказан, Амелька зорок, анафема.

— Хоть бы малость поглядеть, а, Амельян Иванович? ― пошел на поклон Филька.