Петрок глядел во все глаза. Так вот они, эти порубежники! О них в городе ходила недобрая молва ― нападали, будто, на купеческие обозы, грабили странников на большаках. Порубежников искали жолнеры. На тех, кто шел к рубежу с Московией, гайдуки устраивали засады, иных привозили в оковах, клеймили. Уже сразу по прибытии своем в место Мстиславльское, Тадеуш Хадыка тайно доносил в Вильню: «А в весках господаря Ваняцкого хлопы взгамовались и к пашне не пристанут, а иные либо в лесах порубежных ховаются, либо бредут разно за рубеж в московскую сторону, покиня дома свои. И доносят наши соглядатаи, будто и в иных местах и до самого Могилева к зиме-де сговариваются холопи и ссылаются, што будет их в московскую сторону больше тысячи...»
— Авдотья! ― позвал Федос.
На зов пришла старуха, длиннорукая, согбенная, в старой, с чужого, видать, плеча свитке, в просторных лаптях. Глянула на раненого без интереса.
— Ай рысь задрала, батюшка? ― прошамкала она, легонько ощупывая повязки.
— Медведь достал,― отвечал дойлид Василь, утирая шапкой потное лицо и розовую лысину на темени.
— Ай шатун объявился? ― у старухи в тусклых, выцветших глазах мелькнуло беспокойство.
— Полевали, медведь и достал,― сказал дойлид Василь.
Старуха покивала укоризненно.
Пришли еще бабы, обмыли схимнику рану, Авдотья осмотрела ее, смазала чем-то из черепочка, перевязала мягкой холстинкою.
Вокруг собрались детишки, подошли взрослые мужики.
— Сколько ж вас тут? ― спросил дойлид Василь, оглядывая это неожиданное многолюдье.
— А пять корней, панок, да выводок Ярмолы Ряснинского, что летось в покровы преставился от лихоманки.
— Что ж в лесах осели, в Московию не пошли?
— Отбились от своих, панок. Те ушли, а мы во остались. Дети крепко хворали,― сказал Федос.
— И помирают, видно, ребятишки-то?
— Не без того. Вона, какой погост за хатой,― мужик почесал грудь.― Который послабше ― и отойдет.
— Жалко,― оглядел дойлид Василь хилых ребятишек, обступивших раненого.
— Что ему, слабому, робить у нас? ― возразил с неожиданной злостью Федос― Тут модного в дугу гнут.
— Голодно, видать, живете,― дойлид Василь погладил по головке беловолосую тихую девочку.
— А и голодно было, покуль не расчистили лядо, свой хлебушко не собрали,― отвечал все тот же Федос, который, видимо, был тут за главного.― Корье березовое сушили да в ступах толкли. Резь в животах от того сильно была. Авдотья спасала. Ништо, воспрянули. Во бог даст, по весне строиться почнем, тесноты убудет. Избу еще срубим, а то две, гумно поставим.
— А на Москву как же? Или раздумали, обратно пойдете до своих мест?
Федос хмыкнул себе в бороду, потупился. За него отвечал низкорослый, разбойного вида мужик в черной курчавой бороде.
— Назад вертаться,― глянул он хмуро, как бы с угрозою на дойлида Василя,― в панской петле мотляться.
Раненый тихо застонал, пошевелился. Авдотья принесла ему питье травное. Схимник глотнул раза два, отвел ковш здоровой рукой.
— Брате Василь, а, брате Василь! ― позвал он тихонько.― Ты уж на обратном-то пути заверни в келью мою. Скруток бумажный отыщи на полатях.
Раненый опустил голову на мешок с сухим листьем, который раздобыла все та же Авдотья, облизнул губы, снова зашептал:
— Изобразил я храм, о коем думалось одинокими ночами. Возьми на сохранение. Со мной еще неведомо как будет, а то может сгинуть.
— Лежи, брате,― отвечал дойлид Василь.― Все обойдется. Только вот как выбраться из этих мест, не ведаю.
— То не клопат,― сказал Федос и кивнул на чернобородого мужика.― Во он проведет. Он ходок знатный.
Раненому немоглось. Авдотья склонилась над ним, дала раненому еще питья. Схимника перестало трясти, он дышал теперь ровнее.
— Обойдется,― сказала Авдотья уверенно.― Наших не так инши раз било, а во ― живехоньки.
Дойлид Василь дал знахарке золотой. У Авдотьи по-совиному засветились глаза. Старуха ловко спрятала монету в свои лохмотья, неприступно нахохлилась.
Охотники, прощаясь, осторожно целовали схимника в горячий лоб. Раненый пошевелился, однако глаз не открывал.
— Ужо ступайте,― проворчала Авдотья,― цел буде, кажу вам.
Поклонились Авдотье, поклонились на дымную многоголосую избу.
Во дворе провожатый уж поджидал, пробуя ременные подвязки на коротких охотничьих лыжах.
АМЕЛЬКА ДОБРЕЕТ
На паперти Кирила Шмат по белому камню надпись резал. Слова написал ему с куска бересты Степка. Бере-сту принес Петрок от попа Евтихия.