— Ды виток дай сбочь и дерезу пусти,― поучал Амелька.
Кирила, посапывая, тюкал маленьким долотом, старался. Надпись была важная, памятная. Камень с нею вмуруют в притворе. Петрок поглядывал на надпись с почтением ― вырезывал ее Кирила Шмат на вечные времена. Уж никого из ныне живущих не останется на земле, а кто-то, кого еще и нет, станет читать надпись. С уважением будет думать о тех, кто некогда оставил по себе память искусным своим трудом. Вот и Кирила Шмат потому особенно старается, хотя его имени и нет на памятном камне, как нет на нем имени тех муралей, ценинников и плотников, которые теперь тут вокруг копошатся, перебраниваясь, жуя с рукава подмерзший хлебушек, сморкаясь в подолы армяков, свит и шубеек, постукивая топорами, молотками, плеская известковую кашицу на плинфу и камень и незаметно, исподволь творя ту красоту, на которую с почтением будут взирать далекие потомки, дивясь ― как же это так вымудрено, какой такой особенной снастью и какими руками?
Чтобы Кирила Шмат чего не наврал, Амелька стал гласно считывать вырезанную надпись.
— Апанаса тут не надобно бы,― сказал Степка ревниво.
— Не твойго ума дело,― возразил Амелька, снова поднимая к глазам берестяную писаницу.
Остановился поглядеть на работу камнереза и дойлид Василь. Амелька тотчас подошел к нему.
— Там, пане Василь, недобро робится,― тихо сказал он, кивая в притвор, где стучали лопатками мурали, возводя перегородку.― Харитон-то цемянку кладет жалеючи: не обвалилась бы его работа опосля.
Дойлид Василь, наклоня голову, молча пошел в притвор. Перед Харитоном остановился, глядел. Потом так же молча взял у мастера лопатку, ухватил тяжелый литовский кирпич, обмакнул в лохань с цемянкою, лопаткой кинул раствору на предыдущий ряд кладки.
— Так вот,― сердито сказал дойлид Василь. Оторопевший было Харитон спохватился, нахмурясь,
потеснил зодчего, оглянулся.
— Ты, пане добродею, тут не указуй, не позорь пред народом,― буркнул камнеделец,― свое берег бы. Эх, Василька, Василька! Что-то, брате, подменять тебя начали. Инши кто, може, и не скажет тебе того, а я скажу, бо жалею тебя прежнего: не зазирался бы, Василю, на госпо-дарские хоромы, а был бы с нами. Глядеть на работу, панок, будешь, как сработаю.
— Делай, как сказано! ― прикрикнул дойлид Василь. Мурали поглядывали на него с укоризною. Дойлид отвернулся.
— Беги-ка ты лучше к тетке,― буркнул он Петроку.― Нечего тут на холоде околачиваться.
Петрок обиженно поплелся на паперть, к Кириле Шмату. В последнее время дядьку Василя и вправду будто подменили: всем недоволен, всех бранит. Сказывал Степка ― купец Апанас тут виною.
Петрок недовольно подумал, что купец, видно, неспроста липнет к дядьке Василю. Все поговаривают ― неспроста. Что-то этой лисе Апанасу Белому от дядьки Василя надобно.
Петрока вдруг так огрело по спине, что аж присел. Оглянулся ― а это Филька. Стоит, ржет.
— Видать, у Ивашки отъелся,― буркнул Петрок сердито.
— Во, пощупай-ка руку,― сказал Филька.
У Петрока душа отходчива, простил Фильке тумак. Не часто теперь появлялся тут Филька, сиднем сидел у Ивашки Лыча. Пощупал Петрок согнутую в локте Филькину руку.
— Не,― сказал он.― Не шибко твердо.
— Дай раза по шее поглажу, тогда познаешь.
— А ты, коль свербит, об угол тресни,― посоветовал Петрок.
Посмеялись тихонько. Филька развязал ворот шубейки.
— У тебя обнова, гляжу,― сказал Петрок.
— Не, то рубаха сынка Лычева,― сказал Филька.― Ивашка поносить дал, покуль моя высохнет.
— Видать, жалует тебя хозяин.
— От попадешь сам в ученики, познаешь тогда, что почем,― разобиделся Филька.
— Я б убежал,― сказал Петрок.
— Знай мели,― возразил Филька.-― А был бы в моей... Ведь ремеслу, бает, обучу.
И вдруг махнул рукой, сказал зло:
— А не станет обучать тайнам, убегу к скоморохам.
— Ты слыхал, что Кубрак натворил? ― постарался перевести Петрок разговор на иное.― Каялся во хмелю на торжище, что живет неправдою.
— От дурья голова! ― Филька встрепенулся.― Так я же и прибег с этим. Келарь-то Никоновой обители сгреб Кубрака! Айда до монастыря, поглядим, как монаха лозой будут сечь!
— Не пустят меня,― понурился Петрок.
— Ты тишком,― посоветовал Филька.― Или скажи дядьке, что домой, мол, кличут, а сам... Уж я все подслухи выведал в монастыре.
На паперть откуда-то снова вынырнул Амелька. Стал возле Кирилы Шмата, докучая всякими советами. Камнерез только мотпул головой ― не лезь, дескать. И тут Амелька приметил хлопцев, скоренько к ним. На его сухощавом лице, к удивлению хлопцев, была добродушная усмешечка.