Причетник тотчас поднял заросшее светлым волосом лицо.
— Никак Тихон объявился! ― он, помаргивая, уставился на московита.
— Не ждал, Никодим? ― усмехнулся Тихон, помогая причетнику управиться со свечами.
Тот опустил голову, внимательно разглядывая просторный, темной меди поднос, который держал перед собой. На подносе грудой лежали желтые, с оттисками чьих-то пальцев огарки свечей, многие еще чадили.
— Птушка и та помнит место, где вывелась, летит к нему,― отвечал тихим голосом причетник.― Что, насовсем или родню проведать?
— Ты не беспокойся,― Тихон внимательно поглядел в выпуклые линялые глаза причетника.― Старых долгов я не помню. А проведать старые места давно собирался, вот завернул теперь. Путь же мой далек, Никодим.
Причетник, заметно повеселевший, не то с сочувствием, не то с укоризной покачал сплюснутой с боков и влажной от пота головой.
— И куда правишься?
— Призывает меня к себе виленский друкарь, ведомый книжник и ученый лекарь Францишка Скорина, лист его собственноручный мне передали на Москву. Помощники ему потребны в печатню. А мне б дело его обглядеть.
Уловив завистливый взгляд Никодима, Тихон хлопнул причетника по гнутой спине.
— Давай со мной, приятель! Что тебе до конца лет своих коптиться тут?
Никодим втянул в плечи голову, быстро, по-птичьи оглянулся на отворенную дверь церкви, где все еще завивался, вытягиваясь в притвор, радужно-рыжий от дневного света, липкий свечной дым.
— Малевать я не горазд,― отвечал он тонким голосом,― и дети мои малы.
— Жаль, брат, вдвоем бы с верным человеком веселее идтить-то.
Причетник достал из шандала оплывший огарок толстой свечи, задул пламя, осторожно положил огарок на полный поднос, вздохнул.
— Много ты где ходил уж, видно,― он маленькими шажками приблизился к клиросу, неслышно опустил на него поднос.
Тихон засмеялся, расстегнул жаркий суконный кафтан.
— Было, брат. Вот с посольством московским в Римскую землю ходил смотреть-примечать. Высматривали да переманивали в Москву муралей, чтоб могли каменные стены класть искусно, добрых лекарей и механиков хитрых. Смотрел я работу иконописцев тамошних ― понравилось; однако нашим дай волю да подучи ― не хуже римских будут. Вот друкари ихние вельми добрые, а мы бедны.
Причетник кивал острым носом, слушал, сморкаясь в полу широкого промасленного стихаря.
— А скажи-ка,― вдруг переменил разговор московит,― кто это у вас ставень в притворе оздобил так потешно?
Никодим хихикнул.
— Приметлив ты, гляжу. То мальчонка один, купеческой вдовы сын. Отец Евтихий ему покровитель, пригрел сироту, с его дозволу малый и постругал ставень-то. Нам же от того беспокойство: староста недоволен весьма за намек да кое-кто из прихожан состоятельных таксамо ― уж и храм норовят обходить,― причетник наклонился к московиту, зашептал: ― Батюшка же Евтихий усмехается. Пущай, изрек, напоминает грешникам про геенну огненну. Да и мало ли что кому подеялось там. Кажный себя в том зрит, к чему втайне склонен.
От вольного Тихонова смеха причетник аж присел, замахал скоренько длинными рукавами стихаря. Московит же вполголоса:
— Смел поп-то. Но мне бы того мальчонку повидать. Живет далеко ли?
Никодим сощурился, пригладил скудную волосом бороду.
— То Тимофея Мстиславцева сынок. Однако поговори допрежь с батюшкой Евтихием. Дело верней будет. Мальчонка же в Пустынском Успенском монастыре ― в послушниках.
— В монахи готовится? ― Тихон не сумел скрыть досады.
— Школа у них там, в монастыре-то. Однако возможно и пострижение.
Причетник проводил московита до паперти. Не перекрестившись, еще в церковном притворе Тихон надел шапку. Глядя вслед былому товарищу детства, причетник со смешанным чувством зависти и неодобрения покачал головой.
Шаркая ногами и бездумно усмехаясь, он побрел через опустевшую и душную церковь к клиросу, где все еще дымились огарки свечей: толстые ― от богатых прихожан, тонкие, как детский мизинец,― от вдов, нищих странников и незадачливых учеников сапожников с нижней Слободки, где селились сбежавшие от господарей мужики.
В СВИТОЧНОЙ КЕЛЬЕ
Монастырская трапезная имела две пристройки, как бы два крыла, одно из которых выдвинуто было к северу, там обычно помещали приезжих; в южном, более приземистом, находилась свиточная келья.
Недавно Петрок получил от дьякона Гаврилы дозвол бывать там, ибо грамоту затвердил крепко и уважение к книгам имел великое, как объявил о том его наставник. Раньше право такое дано было только Сымону ― купеческого старшины Апанаса Белого сынку, однако усердия тот особого в чтении не проявлял: любил больше уходить за монастырские стены, в сосновые перелески, ловил в петли зайцев, ставил капканы на лисиц, подстерегал барсуков на водопойных тропах. С чернецом ― пропойцею Еремою вытапливал затем барсучье сало, продавал монахам, которые пользовали им хворых в окрестностях и мзду от того имели немалую.