— Не перебивай же, слухай.
Он починает весело, даже с какой-то злостью:
— Человек тут неподалеку жил. Ремесло знал, женку имел. Но вот беда: деток у него не было ― народится и помрет вскоре.
Петрок слышит, как вздыхает Лада: всех-то ей жалко.
— Вот родила женка еще, тут и посоветовали ему знающие: поищи-тка такую куму либо кума, чтоб справедливые были. Человек и выправился в дорогу. Идет, стречает попа. «Куда путь держишь, добрый человек?» ― пытает поп. «Иду кума либо куму справедливых брать», Священник и говорит: «Возьми меня кумом!» ― «Хто ты такой?» ― «Я поп».― «Нет, батюшка, не возьму: несправедлив ты ― с живого и мертвого дерешь». Идет далей. Стречается ему шляхтич: «Куда путь держишь, человече?» ― «Иду кума либо куму справедливых искать».― «Возьми меня».― «А хто ты таков?» ― «Ясновельможный шляхтич польских кровей».― «Ну, такие не про нашу честь. Нет, не возьму! Несправедливо бьешь, православный народ сечешь». Шел, шел человек, стречается ему святой угодник. «Куда путь держишь?» ― пытает. «Иду кума либо куму справедливых искать».― «Возьми меня».― «А ты хто таков?» ― «Святой угодник».― «Нет, не возьму ― несправедлив: у кого богатства много, еще даешь, у кого детей много, тому больше даешь». Пригорюнился человек, что не находит справедливых на земле, но дальше идет. И вдруг навстречу старуха в черном: «Куда путь держишь?» ― пытает. Человек и ей поведал свою беду. Старуха ощерилась черным дыхалом, говорит: «Меня бери».― «А ты хто будешь?» ― «Я ― Смерть». Вздрогнул человек, однако говорит: «Тебя возьму! Ты хоть страшна, но справедлива ― моришь и попов, и шляхту, и купцов, и мужиков ― никому не даешь отсрочки: ни черни, ни знати, ни за какое злато-серебро». Привел он Смерть в свой дом: охрестила она ребеночка, тот на глазах веселеньким стал, крепеньким. И говорит тогда Смерть такие слова: «Ты теперь, кум, меня видеть будешь, раз мы родня с тобой. Оттого станешь богат. Нездоров ежели хто окажется, иди к нему в дом ― меня там стренешь. Буду я стоять у того хворого человека в головах, ты его отхаживай: водицей сбрызни, скажи: «Оздоравливай!» А коли придешь к хворому человеку, а я в ногах у того и смотрю ему в очи, то не отхаживай, скажи, что помрет. Одно помни ― справедливость, которую и сам искал. А у своих ног меня угледишь, не пугайся, будь крепок душой, не то беды наделаешь».
И с тем ушла. Человек же этот вскорости сильным знатцом прослыл: стали его возить за сто верст и далей, отдают ему все, что имеют,― и земли, и злато. А он к этому быстро привык: сначала принимал дары лишь у тех, кто оздоравливал, но потом почал драть подряд ― еще слова не вымолвит, а уж ему подавай. Богатым стал, хоромы заимел, слуг, похаживает, покрикивает, нихто ему неровня.
Вот как-то зазвала это его в гости Смерть-кума, потчует. А у кумы в хоромах палата одна огромная, дальней стены не видать. И горят там свечи многими рядами. Он и пытает, кум у кумы: «Что за свечи у тебя тут, кумочка?» ― «То все души человеческие».― «Для чего ж свечи?» ― «А по ним, кумок, узнаю я, кому жить сколько осталось ― которая догорела до донышка, я и пошла к тому человеку».― «Кумочка, покажи мою свечечку!» Смерть и отвечает: «Не дрогнула б душа у тебя, кумок».― «Я не боязлив».― «Ну, смотри»,― и показала кума его свечку. А свечки той один мизинец, не боле остался. И горит-то она вроде быстрей, чем другие. «Пошто горит она скоро так?» ― пытает кум у кумы. «От жадности то бывает. Да и о справедливости забыл ты, видно, кумок». Смотрит кум, а рядом с его стоит высокая-высокая свеча и ровно горит, неспешно. «Это чья же?» ― пытает кум. «А сапожника с выгона. Живет тихо, на чужое не зарится, бедным обувку чинит за благодарствие, хоть детишки у него и по святочным дням хлеб в квас макают».
Кум и давай просить: «Кумочка, подлини мою свечечку трошки, ведь родня мы с тобой. Жить-то, ох, как сладко!» ― «Нет, кумок, у меня этого не будет: у меня для всех одинаково ― и для свояков и для чужаков».― «Ну, ладно,― отвечает кум,― налей-ка мне тогда перед дорогой медовухи, пойду я». Смерть отвернулась, чтоб нацедить из бочонка, а кум это хвать сапожникову свечку ― пополам ее да и прилепил кусок к своей. Хоть неровная, а долгая стала его свечка.
— Ах он, ворюга! ― подхватилась Лада, стискивает кулачки. Петрок взял ее за руку, усадил.
Слушай, что далей было. Так вот. Обернулась Смерть, а у кума и душа в пятки. Однако ничего, подает она куму золотой кубок медовухи, усмехается. И кум повеселел, пьет. И вдруг видит: свечка его словно не из воску, но из бересты сухой ― так и полыхает. Кум и медовуху недопил, пошел из хором, со Смертью-кумой не попрощался. Воротился он домой, вызвал наилучшего умельца-столяра. Приказал себе высокий да широкий ложак сработать в обе стороны изголовьями. Сработал умелец. Кум сразу на ложак, не слезает с него. Много ли, мало еще так пожил, сделался вдруг хвор, стал слабеть. Кума до него и готова: поднял он глаза ― стоит она в ногах, смотрит пристально, а взор у нее ― две ямы могильные. «Пошли,― шепчет,― собирайся, пора». Однако вздумал кум свою куму перехитрить: скоренько буртык на другое изголовье, чтоб смерть, значит, в головах стояла. А кума снова зашла с ног, смотрит, душу его завораживает. Кум и крикни: «Эй, слуги, ко мне!» Прибежали те. «Прогоните ее». Слуги огляделись ― никого. Кум вспомнил, что один он Смерть видит, снова приказывает: «Обступите меня потесней!» Обступили, загородили. Только Смерть хитрей: она уж над его ногами порхает. «Сымите с меня сапог!» ― приказал снова кум. Сняли. А сапог тяжелый, железом кованный. Кум взял тот сапог и как швырнет в Смерть. Да только сапог сквозь нее пролетел. А у стены сынок стоял. Сапог ему в висок каблуком и угодил. Сынок и преставился на месте. Заплакал кум, да своя-то жизнь дороже: почал снова буртыкаться, от Смерти убегать. Но всякий раз глядь ― а она в ногах уж, смотрит. Так он бур-тыкался, покуль не забуртыкался. Тут и сказке конец.