Из всего разведывательного сообщества на исчезновение Зорана Зилича обратил внимание только один человек. Тихий, замкнутый американец с особым интересом отнесся к новому прибежищу Зилича.
То был сон, всегда один и тот же сон, не желавший его отпустить. Ночь за ночью Милан Раяк просыпался с криком, и мать прибегала обнять его и успокоить.
Это очень тревожило обоих его родителей, тем более что сын не мог или не хотел описать свои кошмары. Но мать была уверена, что до Боснии сны его не мучили.
Сон всегда был один и тот же: лицо в навозе, бледный овал, крики о пощаде, мольбы сохранить жизнь. Милан пробуждался, сам крича и плача, и мать обнимала его, твердя, что все хорошо, он дома, у себя в комнате.
Милан знал, что никогда и никому не расскажет о том, в чем ему пришлось участвовать, исполняя, как ему представлялось, патриотический долг перед Сербией.
Осенью 1995 года Милан Раяк начал посещать сеансы психоаналитика. Дважды в неделю он приходил в лучшую психиатрическую клинику Белграда. Впрочем, специалисты помочь ему не могли: он не смел исповедаться им. Милошевич все еще находился у власти, но страшнее всего были глаза Зорана Зилича и произнесенные шепотом слова о пытках и смерти, ожидавших Милана, если он когда-нибудь проболтается.
Отец Милана был атеистом, однако мать сохранила православную веру. Она исправно ходила к обедне. В конце 1995 года с ней начал ходить и Милан.
В 1996 году он провалил экзамены в университете. Если эта новость пришлась его отцу не по вкусу, то от того, что он услышал от сына потом, у него и вовсе перехватило дух.
– Я не хочу быть юристом, – сказал Милан. – Я хочу связать свою жизнь с церковью.
Летом 1996 года, когда завершилась война в Боснии, Милан Раяк поехал в маленький монастырь Святого Стефана в деревушке Сланчи неподалеку от Белграда. Он выращивал помидоры и огурцы, размышлял и молился. Кошмары начали понемногу отступать.
Спустя месяц настоятель монастыря ласково предложил ему исповедаться. Шепотом, при свете свечей, Милан рассказал настоятелю о том, что натворил. Настоятель истово перекрестил его и помолился за душу юноши, погибшего в выгребной яме, и за душу стоящего перед ним раскаявшегося грешника. Он посоветовал Милану обратиться к властям и рассказать о виновниках гибели иностранца.
Однако Милошевич оставался тогда у власти, и ужас, внушенный Милану Зораном Зиличем, еще не прошел. Поэтому он продолжал молчать.
Боли начались в декабре 2000 года. По прошествии двух месяцев Милан рассказал о болях отцу, и тот отправил его на обследование в белградскую больницу.
В марте 2001 года Милан прошел три различных обследования у проктологов, урологов и онкологов. Профессор, возглавлявший онкологическое отделение, попросил Милана Раяка зайти к нему в клинику.
– Вы ведь, кажется, готовитесь стать монахом? – спросил он.
– Да.
– То есть в Бога веруете?
– Да.
– Мне тоже иногда очень хочется уверовать. Увы, не получается. А вот вам придется теперь испытать вашу веру. Новости у меня плохие.
– Прошу вас, ничего не скрывайте.
– У вас колоректальный рак.
– Операбельный?
– К сожалению, нет.
– Его можно остановить? Химиотерапией?
– Слишком поздно. Сожалею, глубоко сожалею.
– Сколько мне осталось, профессор?
– При облучении год, может быть, дольше. Но не намного.
Первого апреля 2001 года белградская полиция арестовала Слободана Милошевича. Зоран Зилич исчез. Отец Милана по своим каналам выяснил, что самый влиятельный бандит Югославии скрылся и местонахождение его неизвестно.
Второго апреля Милан Раяк отыскал старую визитную карточку. Он взял лист бумаги и начал письмо в Лондон. “Я передумал, – написал он. – И готов дать показания”.
Через сутки после получения этого письма Охотник вернулся в Белград.
Признание было написано по-английски и заверено нотариусом.
В 1995 году молодые сербы еще по привычке верили тому, что им говорили, и я исключением не был. Сейчас известно, какие ужасы творились в Хорватии, Боснии и позже в Косово, но тогда нам твердили, что жертвами являются изолированные общины сербов в этих бывших республиках. И мы этому верили. О том, что наши собственные войска истребляют стариков, женщин и детей, никто не мог и подумать. Такие вещи творят только хорваты и боснийцы, говорили нам. Сербская армия всего лишь защищает сербское меньшинство.