Славек спорит с нами, он не согласен с этой точкой зрения, и мы приходим к выводу, что необходимо организовать наиболее честную советскую прослойку юденрата для того, чтобы ослабить действие террористических мероприятий немцев и заблаговременно предупреждать еврейское население обо всех опасностях. Из контрибуционных сумм и всех немецких «заказов», выполняемых в гетто (такие «заказы» поступают ежедневно: на кожевенные товары, мануфактуру, меховые изделия и т. д.), большая часть должна передаваться в распоряжение городского комитета для нужд партизанского движения.
Затем мы беседуем со Славеком по общим вопросам. Берем на себя оборудование общегородской типографии.
Уходим с совещания с мыслью: наступил самый решительный момент в нашей работе! Надо практически осуществить все то, что широко откроет путь из гетто и даст возможность включиться в борьбу против общего врага.
Задача не легкая. Хватит ли времени, чтобы ее решить? Но сознание, что мы больше не одни, что на помощь к нам пришли белорусские товарищи, придает нам силы и укрепляет наше стремление выстоять в этой неравной борьбе.
VI. ДРУЖБА
В эти дни среди белорусского населения возникла поговорка: «Вами, евреями, заквасили, нами, белоруссами, замешивать будут»… Общность участи, которую гитлеровские звери готовили для всего советского населения, очень часто ломала ограды гетто. Истребление белорусского населения с первых же дней оккупации носило характер подробно разработанной системы. Одновременно с первым немецким приказом о расстреле «100 жидов-коммунистов» на улицах Минска были расклеены извещения о том, что «вследствие имевших место диверсионных актов, направленных против германских войск, расстреляно сто мужчин… В дальнейшем каждая диверсия, виновники которой не будут обнаружены, повлечет за собой расстрел 50 мужчин». А так как виновников никогда не удавалось обнаружить, на минских улицах происходили бесконечные облавы, минская тюрьма была постоянно переполнена белоруссами — горожанами и сельскими жителями, а из тюрьмы был один путь — на виселицу, в могилу.
Возмущение и гнев в широчайших слоях минского населения вызвала расправа, которую немцы учинили в первые дни октября 1941 года. На всех городских площадях, в сквере на улице Энгельса, на перекрестке дорог Борисов — Логойск, на Червенском базаре и в других местах были водружены виселицы. На них висели молодые советские люди (по трое на каждой площади — двое мужчин и одна женщина). На груди у повешенных — дощечки с надписью:
«Мы боролись против германской власти».
Несмотря на кровавый террор, узы дружбы, связывающие евреев и белоруссов, не ослабевали.
Стоило полицейской страже завернуть за угол, как из дворов, расположенных рядом с гетто, выбегали люди и поспешно перекидывались несколькими дружескими словами с знакомыми евреями по другую сторону колючей проволоки или перебрасывали немного продуктов.
…Возле ограды гетто по Зеленой улице вот уже полдня туда и обратно шагает крестьянин. Как только у ограды покажется еврей, упрашивает: «Сходите, узнайте, как там семья Янкеля Слоуща, живы ли они?» Когда он, наконец, узнает о том, что вся эта семья погибла, он не уходит. Он подзывает проходящих мимо женщин и детей и говорит: «Сейчас приду, погодите минуточку!» И через минуту приносит мешок картошки, потом мешок капусты и свеклы и перебрасывает их через ограду, приговаривая: «Ешьте на здоровье! Крепитесь! Авось мы его переживем»…
Со стороны Шорной — Абутковой улиц к ограде часто подъезжает Николай Романович Щасный из Ратомки[5]. Он привозит продукты для ратомского врача — Доры Альперович, для знакомых — Плискина, Кац, Богданова. Однажды он привез и еще кое-что. Но тут уж ему пришлось самому перелезть через ограду, чтобы передать свой особо ценный подарок собственноручно: он привез Доре Альперович револьвер. В другой раз он вместе с продуктами привез мальчика из Ратомского детдома. Шестьдесят еврейских детей из Ратомского детдома Николай Романович спас. Он добрался до документов детдома и в списках против имени каждого еврейского ребенка написал: «белорусс, о родителях сведений нет». Но вот этого мальчика, что на возу, он вынужден был спешно увезти из детдома: мальчика все, от мала до велика, называют «Чапаев». Гитлеровцы об этом пронюхали, и ребенку, носящему такое «предосудительное» имя, грозила смерть…