— Прекратите, Диринг, — сказал я.
Он внимательно поглядел на меня.
— О, простите, я забыл о вашей естественной реакции. Но это не более человек, чем восковой манекен.
— Она живая!
— Она неразумная. Она лишена эмоций. Она просто робот из плоти и крови. Видите ли, мистер Корбетт, все тела состоят из электронов, создающих индивидуальный в каждом случае атомный образец. Если свободные электроны расположены в виде вашего конкретного образца, создается точный двойник. Строительные блоки материи витают повсюду вокруг нас. Моя машина просто сфокусировалась и сконцентрировала мое мысленное изображение цветка или человека. Вот знакомый вам пример — пантограф. Он делает точные копии рисунков, точно также как мое устройство делает точные копии трехмерных объектов.
Любопытство преодолело мой гнев.
— Вы же можете сделать целое состояние такими фокусами. Вы можете создавать золотые украшения... Да что угодно! Если они настоящие... Ну, вы можете сделать целую армию роботов!
Диринг покачал головой.
— Никто не сможет командовать ими, но я попробую.
Мне это не понравилось. Наконец Элеонора набралась храбрости и приказала своему двойнику закрыть глаза, но ничего не произошло.
Диринг кивнул в сторону ниши.
— Мне даже не нужен этот фокусирующий аппарат. Он облегчает мою задачу, но настоящим сердцем машины является шар. Вот глядите!
Передо мной прямо в воздухе возник тонкий туман. Он закрутился и начал уплотняться, как крохотная галактика. И приобретать призрачную форму человека.
Внезапно мне показалось, что я гляжусь в зеркало. Передо мной стояла идеальная копия меня самого. Полная копия, вплоть до последней детали одежды!
Бледное, красивое лицо Диринга ничего не выражало. Но глаза моего двойника уставились прямо в мои глаза.
И я испытал холодный шок. Казалось, ледяные пальцы проникли в мой мозг. Тело мое внезапно было парализовано.
Я потерял сознание? Нет, ведь я слышал голос Диринга. Но я не мог двигаться, не мог даже пальцем шевельнуть.
— Вы повинуетесь, — сказал Диринг.
Мне показалось, что мысли мои превратились в клетку с птичками, бьющимися о решетку. Я не мог думать.
— Вы повинуетесь, — продолжал мрачный голос. — Вы не можете предать меня. Когда вы попытаетесь рассказать всем, кто я или что делаю, когда вы попытаетесь получить помощь против меня, то не сможете этого сделать. Запомните! А теперь — спать.
И после этого нахлынула темнота...
Проснулся я в Раю.
Это было не образное выражение, а настоящий Рай. Когда я открыл глаза, то лежал на клевере под деревом, рядом со мной спала Элеонора. Я взглянул наверх, как мне показалось, на небо. Но небо было не голубое. Оно было мягкого золотистого оттенка, безоблачное и лишенное глубины. Я уж подумал — не перенесли ли меня на какую-то другую планету.
Все вокруг, казалось, оправдывало такую догадку. Трава, на которой я лежал, была голубоватого оттенка, таким же был и мох. А дерево...
Его листья тоже были голубоватыми, на ветвях краснели гроздьями розовато-желтые круглые фрукты размерами больше персика.
Я встал и увидел, что стою на вершине холма. Рядом вниз по склону бежал ручей кристально прозрачной воды, исчезающий в траве. Вокруг росли самые разнообразные деревья, о каких я никогда и слыхом не слыхивал.
А холм был обнесен стеной! То, что я сначала принял за небо, было на самом деле нечто вроде большой золотой чаши, накрывающей нас. Золотая стена была сплошная и, поднимаясь вверх, сливалась с куполом над головой.
И тут проснулась Элеонора. Я вспомнил о Диринге. Так или иначе, это сделал с нами именно он. Загипнотизировал нас и привез сюда. Но куда это «сюда»?
Элеонора открыла глаза, увидела странное небо и, тихо вздохнув, потянулась ко мне. Я обнял ее, и некоторое время мы молчали, успокаиваясь от близости друг друга.
— Барни, — наконец сказала она, — что случилось?
— Последнее, что я помню, был Диринг, гипнотизирующий меня, — ответил я.
Ее карие глаза расширились, когда она увидела наш странный маленький мир.
— Но... Я не понимаю.
Оказалось, последним, что помнила Элеонора, был голос Диринга, велевший ей спать. Но что происходило до или после, ни она, ни я не могли себе представить.
— Мы не можем до сих пор быть в его доме, — сказал я. — Это очевидно.
Я поднялся и сорвал один из розовых плодов. Он был такой сочный и сладкий.
— Мы здесь единственные люди, — сказала Элеонора. — Может, пойдем и посмотрим наш личный мир.
Я кивнул в сторону стены.
— Начнем с нее?
Я специально не проявлял никакого волнения, понимая, что Элеонора может быть на грани истерики, и для этого было хорошее основание! Мы вместе спустились с холма и пошли по роще рядом с ручейком. Потом мы выпили из него воды и поняли, какая она сладкая.