Я направился к цели другим путем, обходя склады с обратной стороны. Быстро миновал протянувшийся за ними пустырь, перебегая от кустов к остову старой машины, а затем к отслужившему свой век побитому старому рефрижератору. На дорогу вышел примерно в сотне ярдов ниже по течению — точнее, отклонившись в сторону устья канала, где он наконец впадает в реку Майами, затоку Бискейн, Флоридский пролив или куда-либо еще. Прошел чуть дальше, туда, где дорога совершала небольшой поворот, скрывая меня из виду людей на борту плавучего дома и в его окрестностях, перебрался через проезжую часть и оказался среди кустов, окружавших канал. Брент назвал их густыми зарослями. Что именно там росло, сказать затрудняюсь. Возможно, манговые деревья. Ботаник, особенно ночью, из меня никудышний.
Затем, с мыслью о змеях и аллигаторах, я ступил в воду. Появление здесь акул представлялось маловероятным, чего нельзя было сказать о барракудах. Вдобавок мне припомнились фигурировшие в одной газетной статье аквариумные пираньи, которых выпустили где-то в окрестностях Флориды, после чего они успешно прижились в этих местах. В той же статье упоминалось и о зубатках, но я пришел к выводу, что уж с ними-то человек должен суметь управиться, будь-то на суше или в воде. Нынешнее купание не входило в планы предстоящей баталии и являло собой мою собственную, возможно, не слишком удачную задумку. Не исключено, что я вернусь из похода промокший, грязный и нелепый, тогда как остальные воины прибудут чистыми и сухими, громко потешаясь над моим жалким видом. Однако агенты, которые боятся предстать в глупом свете, долго не живут. Вне зависимости от того, что подумает Беннетт, я был бы последним дураком, если бы явился к двери, указанной мне анонимным звонком, не попытавшись выяснить хотя бы что-нибудь о людях, скрывающихся за этой дверью.
Чрезвычайно медленно, дабы избежать плеска, я передвигался вдоль берега под прикрытием густых свисающих ветвей. По дороге сразился с боа-констриктором, оказавшимся выброшенной покрышкой, и оцарапал голень о что-то твердое и ребристое, что вполне могло быть или крокодилом, или еще одним отработавшим протектором. Перед глазами у меня стояли прозрачные голубые воды тропических морей, омывающие белоснежные пляжи. Затем мне припомнилась Элеонора Брэнд, и я испытал некоторое сожаление, что не позволил ей вкусить неповторимые прелести мокрой и грязной жизни секретного агента. Увы, помешанная девчонка скорей всего с удовольствием пробиралась бы вслед за мной по грязному каналу, не забывая делать пометки в своем водонепроницаемом блокноте. Возможно, и неплохо, что Беннетт неожиданно поддержал меня, когда я предложил ей остаться дома и играть со своими куклами — единственный случай, когда он хоть в чем-то со мной согласился.
Я остановился. От белого плавучего дома меня отделяло сейчас менее пятидесяти ярдов. Черные очертания причала вырисовывались почти на одном уровне с верхней палубой. Возможно, этому способствовал прилив, хоть я и испытывал некоторые сомнения касаемо наличия таковых в Майами. Предположительно, приливы здесь были, но точно этого я не знал. Не знал и многих других более или менее важных вещей. И наиболее важной из них, неожиданно осознал я, представлялся ответ на вопрос, почему закоренелый любитель рекламы мистер Беннетт из ОФБ этой ночью возражает против присутствия в организованной им экспедиции журналистки, могущей запечатлеть в бессмертной прозе его победу над зловещими силами террора. Брент также упоминал об этом странном феномене, но я думал о других вещах и не придал его словам особого значения. Вдобавок, хмуро подумал я, немалый интерес представляло и то, что ни Мак, ни я и не думали настаивать на моем собственном участии. Беннетт просто предположил или сделал вид, что предполагает подобную реакцию с нашей стороны. Вывод, напрашивавшийся из всех этих размышлений, представлялся совершенно невероятным, однако я пережил многих своих коллег по ремеслу, в том числе и потому, что отказывался от невероятных предположений не чаще, чем боялся выглядеть нелепо.
Я сделал глубокий вдох и очень осторожно двинулся вперед. Легкий ночной бриз поднял на поверхности канала слабую рябь, помогающую скрыть расходящиеся от меня круги. Потом над головой навис причал, я пробрался между черными сваями и остановился в темноте. Грохочущая музыка стала громче, и я смог передвигаться быстрее, не опасаясь быть услышанным. Вблизи выяснилось, что обитатели плавучего дома соорудили для своих нужд некое подобие лестницы, грубо сколоченную неуклюжую конструкцию, творение рук, не слишком пекшихся о результатах своего труда. Я двинулся к ней и обнаружил, что вода вокруг баржи довольно глубока: последний отрезок пришлось проплыть. Медленно и осторожно я начал подниматься, благословляя громкую музыку, которая заглушала плеск воды, стекающей с моей мокрой одежды.
В двух пролетах над уровнем палубы покорному слуге удалось заглянуть в выходящее сюда большое окно рубки. Когда-то окно было разбито, возможно ходившим мимо случайным вандалом. Впоследствии проем закрыли тонким прозрачным пластиком, расколовшимся на части, которые теперь слегка покачивались на ветру, позволяя звукам музыки — и, вероятно, также упомянутому Брентом кондиционированному воздуху — беспрепятственно пробиваться наружу. Отсюда открывался отличный вид на внутреннее помещение и вид этот был весьма любопытным. Впервые в жизни я созерцал рубку, выстеленную деньгами.