Она старела. От холода и сырости у нее начали болеть кости. Посылая внучку в школу, она надеялась, что таким образом сможет подготовить ее к другой жизни, а Рашель, щадя бабушку, не говорила ей, что соплеменники отца гонят ее от себя так же, как соплеменники матери.
Школа, которая поначалу влекла ее, постепенно, по мере того как Рашель взяла от учителей все, чему они могли научить, стала ненавистной тюрьмой, из которой она потихоньку сбегала, чтобы в одиночестве побыть на природе.
Когда Рашель исполнилось одиннадцать, она стала резко меняться физически. Соответственно менялось и отношение к ней ее мучителей. Мальчишки в школе, которые прежде дергали ее за волосы и серьги, теперь изыскивали возможность незаметно ущипнуть за набухшие груди.
Волосы у Рашель всегда были густые и блестящие, а тут совсем потемнели и стали виться. Девочка превращалась в девушку.
Бывало, что и в таборе на Рашель с интересом поглядывали молодые цыгане, но они помнили, кем была и что сделала ее мать.
В то время как другие девочки проверяли власть своей недавно обретенной женственности, заигрывая с ровесниками, Рашель, повинуясь инстинкту, вела себя иначе и подавляла свои порывы. Часто бабушка, заглядывая во всезнающие глаза Рашель, с печалью думала, что ее внучка — дитя мрака. Словно в самом деле обладая даром второго зрения, Рашель видела, как цыгане отыскивают в ней черты ее матери и оставляют в покое, но только пока она молчит и ни во что не встревает.
Однако не все можно спрятать. И она не могла спрятать от окружающих свою красоту.
Щипки и насмешки одноклассников Рашель довольно быстро научилась не замечать. Она не единственная подвергалась нападкам мальчишек, но у других были матери, братья, защитники, к которым можно было воззвать, когда мучительство переходило определенные границы. У Рашель не было никого. И она, и ее мучители это знали.
Цыгане кочевали по стране, строго следуя раз и навсегда определенному маршруту. На Троицу, во время ярмарки, они всегда являлись на север Англии в города с фабриками и заводами, обитатели которых были наследниками Промышленной революции, то есть мрачными прагматичными людьми, отлично знающими муки голода.
Жизнь этих людей была так же ограничена, как холмы, окружающие долины, а разум так же не возделан, как земли, на которых они раскидывали свои шатры и палатки.
Фабрики закрывались, потому что их продукцию вытесняли с рынка дешевые товары из Пакистана. В школах учились подростки, для которых не было работы там, где работали их деды и отцы. Настроение у живущих здесь людей было далеко не радостное.
Цыгане останавливались в этих местах каждый год, и Рашель больше всего не любила, когда наступал черед Севера, где люди жили почти так же бедно как цыгане, а из-за этого особенно яростно отстаивали свои права и привилегии. Чужаков здесь не любили, откуда бы они ни приехали, а цыган, естественно, не любили больше всего, и жить им здесь было тяжелее, чем на более богатом юге страны.
В северных городах у людей было слишком мало радостей, поэтому они с особым нетерпением ждали Троицына дня.
В основном здесь жили методисты но их вера не мешала им со всей страстью участвовать во всех развлечениях кульминацией которых была прогулка по городским улицам в Троицын день. За несколько недель женская часть семьи начинала собираться и обсуждать свой выход, ведь, в сущности, это была возможность показать себя во всей красе никого и ничего не стесняясь. Новое платье в этом случае было совершенно необходимо. Все горожане выходили из дома в новых туалетах и неторопливо прогуливались, а потом отправлялись пить чай, после чего подростков отпускали на ярмарку, устроенную на базарной площади.
Именно эти ярмарки и привлекали цыган, которым торговлей и гаданием обыкновенно удавалось собирать там богатый урожай.
Рашель же все это ненавидела. Ненавидела насмешливые взгляды одноклассниц и их хихиканье у себя за спиной. Ненавидела свое отверженное положение, из-за которого постоянно должна была быть настороже. Но этой весной, когда ее тело стало телом женщины, она ненавидела его еще сильнее. Девочки завидовали ее красоте, мальчишки желали ее, но она была им чужой, отверженной, и становилась легкой добычей для насмешек и издевок как тех, так и других.
Еще в младенчестве она в совершенстве овладела искусством пропускать мимо ушей все, что о ней говорили, притворяясь, будто ничего не слышит. Однако в то утро, зная, что вся школа ждет не дождется Троицына дня, ей не хотелось никого видеть. Рашель всегда была свойственна повышенная чувствительность к мнению окружающих, но, повзрослев, она как будто стала еще чувствительней к внешнему миру.