Разрушение было огромным. Место было громадным, полным какофонии детей. Это было так давно, что Харуто даже не помнил свое детство. Он был уверен, что его много раз бил его старший брат, но это не вспомнили бы даже историк. Сколько умерло в ночь пожара? И кто из них стал ёкаем?
Ступня Харуто опустилась на что-то твердое, скрытое снегом. Он смахнул снег и увидел бронзовую табличку «Академия Хэйва». Уголок согнулся, словно его сорвали с низкой стены вокруг земель академии. Шики тихо свистнула, сидя на плече Харуто. Маленький дух была права. Это сделал не огонь. Это было жестоким действием.
Гуан был удивительно тихим. Он кутался в плащ с меховым подбоем, капюшон скрывал голову в пятнах, иней покрыл седую неровную бороду. Он смотрел на останки сгоревшей школы. Харуто еще не видел его таким напряженным. Натянутая тетива. Она или порвется, или совершит ужасный удар. Харуто не мог этого допустить.
— Пора тебе сказать, зачем мы пришли сюда, — сказал он другу.
Гуан поежился и посмотрел на него рассеянно. А потом задрожал и отвел взгляд на обгоревшие кости школы.
— Хэйва была основана Пятым Мудрецом под Небесами после того, как он перестал служить Вековому Клинку. Это… была школа, посвященная обучению детей, у которых были опасные техники. Этим детям было некуда идти. Или порой это были дети, которым родители могли обеспечить лучшее образование, — Гуан покачал головой. — Каждый учитель тут был мастером, каждый ученик — будущим героем. Кто мог такое сделать? Зачем?
Пронзительный вой рассек тишину ночи, разнесся эхом над развалинами школы, обещая кровь.
Шики с дрожью свистнула, шерсть на ее спине встала дыбом и посинела. Она спряталась за плечом Харуто, впилась в его кимоно.
— Какой трусливый дух, — сказал Харуто, потянулся за плечо, поймал ее за шкирку и вернул на свое плечо. Она смотрела на него такими большими глазами, что были только зрачки, свистнула на ухо Харуто. — Уверена? — спросил Харуто.
— Что она сказала?
Харуто вздохнул и прошел мимо низкой каменной стены на земли академии.
— Что нас ждет бой.
— Тебя, — фыркнул Гуан, часть его обычного юмора вернулась в голос.
— Ну, да, конечно. Можешь посмотреть и написать эпическую поэму о моей победе.
— Мне напомнить тебе о Базане из деревни Торото?
— Не стоит.
Гуан рассмеялся, хотя и сдавленно.
— Он чуть не оторвал тебе руку, чтобы избить тебя ею.
Харуто хотел спорить, но Гуан не ошибался.
— Я все еще одолел его.
Гуан хмыкнул.
— Только потому, что он растерялся, когда ты не умер.
— Как говорил старый философ? Победа — это победа?
— Победа заслуживает любой цены. Поражение — монета без ценности, — сказал Гуан.
— Я был близко, — сказал Харуто, снег хрустел под ногами.
Еще вой рассек ночь, крик боли, страха и горя, смешанных в одно, изданный с такой силой, что даже Харуто замер. Это был не слабый ёкай. Этот был юным, но сильным. Его аура была массой смятения, он пытался выманить их состраданием, человеческим желанием утешить его ненасытное горе, но и пытался отогнать их парализующим ужасом.
— Откуда ты знаешь об этом месте? — спросил Харуто, когда вопль утих. Он мог бороться с аурой, годы обучения сопротивлению закалили его, он выдерживал чужие эмоции, давящие на него. Но Гуан был поэтом, а не оммедзи, и отвлечь его от ауры можно было разговором.
Гуан буркнул без слов. Этот звук он издавал, когда пытался собраться с мыслями.
— Мой сын тут учился, — сказал он, они увидели первые тела в снегу.
Харуто опустился на снег у тела.
— Шики.
Шики глубоко вдохнула, стала в три раза больше, чем обычно, а потом выдохнула, и порыв воздуха сдул снег с трупа. Она закончила с радостным чириканьем. Две ручки появились из пушистого тела, она потерла их, ведь справилась с работой, и руки пропали. Там был замерзший юноша в школьной форме, его кожа была белой, как снег, глаза большими, а рот — раскрытым. Снег под ним был красным, алый цветок был на груди. У него было ожерелье из шестеренок, пружин и гаек, так что Харуто решил, что он был из Кохрана далеко на севере. Его ладони были связаны шелковистой веревкой. Тонкие нити тянулись от его одежды, и когда Харуто коснулся их, они треснули, замерзшие.
— Я не видел сына годами, — продолжил Гуан, снова болтливый. — Он злился на меня за то, что я отдал меч. Всегда думал, что я должен был учить тут, а не… — он издал горький смешок, — тратить жизнь, записывая ложь о бесполезном шарлатане.
Харуто рассмеялся и вдруг замолк.
— Так я — бесполезный шарлатан?