3. ИНУТ
Я ненавижу таргаринцев. Потому, что таргаринский корабль привез в Араугуд невольников. Не то, чтобы зрелище людского унижения так оскорбляло мои чувства — у меня у самой была невольница Оемаи, но этот корабль привез ту самую белокурую девушку, которая отняла у меня Кайаля.
Это было в начале сезона благоприятных ветров через год после того, как мы с Кайалем стали эсоахэ. Странный это был год. Вроде бы ничего не изменилось, но нам ни разу не давали поручений, ни разу не призывали в дом роана даже в дни праздников. Молчаливая опала. За что? Ведь мы были верны клану. Или прав был этот проклятый гиквах, когда говорил, что нас не моргнув глазом принесут в жертву, ежели это понадобится роану?
Да, мы были опасны. Мы знали дела сильных мира сего. Клан еще не отрекся от нас, но мы оба чувствовали, что это ненадолго. И кто придет к нам убивать? Аоллех? Или кто-то из Уллаэ? Или от хин-баринаха? Или от малых кланов? Или из наемных убийц? Хотя вряд ли. Эсо — добыча очень не легкая. У нас не было защиты. И не хотелось умирать. Уезжать тоже не хотелось. Да и куда уезжать…
Эта опасность сближала нас с Кайалем. И, как ни странно, с этим гиквахом Хорни. В нем была какая-то уверенность, которой так не хватало нам. Не знаю когда Кайаль стал от меня отдаляться. Может, после гибели Маххати. Во мне жил страшный бог, который мог поглотить Шахумай. И Кайаль страшился этого, страшился того существа, которое сломало шею Маххати — а ведь она была посильнее меня. Хорни говорил — мужчины любят слабых женщин. А я, похоже, разучилась быть слабой…
Я видела, что Кайаль изо всех сил старается уверить себя в том, что любит меня. Никогда он еще не был так ласков и нежен со мной, но этого было чересчур много, чтобы верить. Какая-то тоска была у него в глазах, какая-то страшная тоска, словно он навсегда что-то потерял. А оказалось — меня. И ничего я не могла поделать с этим. Это во власти всемогущей Барат-энэ, но во мне, в капле старой крови, жил другой бог. Я даже не знала какой. Может, неистовый Анхас-бари или его брат Рутхи-бари… А, может, кто-нибудь из забытых богов, побежденных еще тогда, когда не было людей, и когда даже дети богов еще не ступали на эту землю…
Я сидела и неотрывно смотрела на огонек бронзового светильника, наполненного ароматным маслом. Ночь только начиналась, и на улице слышались голоса и смех, где-то вдалеке играла музыка — харчевня заполнялась народом. А я сидела дома, а напротив, скрестив ноги, на циновке сидел гиквах Хорни и что-то наигрывал на своем странном северном тунге. Я прислушалась. Хорни что-то мычал себе под нос, перебирая слова, как низальщик ожерелий перебирает камни и жемчуг, чтобы собрать по-настоящему красивую вещь.
— Там, по дороге — пепел остывших костров… Древние боги помнят забытую кровь…
Мелодия была какой-то тоскливой и тревожной, вызывая воспоминания и хмуром сером небе и злом ветре, что бывает перед началом сезона дождей.
Забытая кровь… Не та ли, что по капле рассеяна среди простых людей, временами просыпаясь в них и пробуждая в них богов? А богом быть страшно. Или им тоже надо учиться быть? Или, становясь богом, забыть о том, что ты — человек?
— А тогда станешь зверем, — вдруг сказал Хорни.
— Ты мысли, что ли, читаешь? — невесело усмехнулась я.
— Бывает, — кивнул Хорни. — Особенно, когда что-нибудь сочиняется. Старая кровь.
Меня уже ничего не удивляло.
— Расскажи о себе, Хорни. Тебя на самом деле так зовут?
— Ну, не совсем. Но этого тебе хватит, Шахумай-эшхани. Мое имя не так легко произнести. В смысле, эшхаринамми.
— Расскажи о себе.
Он пожал плечами.
— Если ты так хочешь… Ничего особо любопытного тут нет. — Он подсел к столику, налил себе вина и отломил горячего еще хлеба.
— Ты ждешь Кайаля. Я ничем не могу помочь тебе. Я не знаю, придет ли он.
— Не надо. Расскажи о себе.
— Ну, что же… Я родом из Таргарина, как ты знаешь. У нас молодая глупая королева, при которой есть совет, именуемый Высокой Палатой. Наши короли — короли только по титулу. Может, это и хорошо. Мой отец сидит в Высокой Палате и решает дела Таргарина. Моя мать из семьи богатой и знатной, потому отец на ней и женился. Я старший сын в семье. И позор своей семьи, потому, что я не хочу заседать в Высокой Палате и решать дела государства. Потому, что мне хочется жить по своей воле. Стало быть, я бесполезен. Я пытался быть полезным. Я пытался стать богословом, но не смог. Слишком много вопросов, а богослов не должен задавать вопросы, он должен других отучать от вопросов. У вас с этим полегче, богов много, архушей до ужаса, в каждом монастыре свое обучение, своя вера, как вы говорите, свой путь. Мне это нравится. Ведь к одной и той же горе можно прийти разными дорогами. Главное не дорога, а цель, ведь верно? А у нас если свернешь с дороги, так потом так огребешь… — Он взял рыбы. — Значит, богослова из меня не вышло. Стихи я пишу, музыку сочиняю, но какую-то, видно, не ту. Потому, что за нее не очень-то платили. Что ж, пошел я в военные. Связи у отца были, меня сразу же назначили лейтенантом, дав под начало мне, сопляку, боевых опытных солдат. Они были простолюдинами, а я — знатным. Потому я имел право погнать их в бой и положить их там всех по моей же дурости. Так и вышло. После чего я плюнул на все и удалился от света в монастырь. Но и там мне долго задержаться не пришлось. Мне кажется, я рожден для того, чтобы быть просто собой и нигде не задерживаться. Я не знаю, чего я ищу и найду ли вообще. Может, судьба у меня такая — искать и не найти. Может, я просто ищу свою дорогу к вершине? Но если я туда приду, не захочется ли мне пойти дальше и выше? Вот и все, Шахумай-эшхани.