— Если кто-то осмелился убить человека нашего клана, бывшего эсо, то, значит, нашу власть, власть Таруш, больше не ценят как подобает. Я умоляю тебя, роан, позволь мне найти убийц! Я прошу у тебя позволения стать инут, но на самом деле я останусь верной клану! Я стану твоими очами, твоими ушами! Я все буду знать, а, стало быть, и ты! И инут сами того не зная, будут служить нашему клану! Господин мой, я думаю, клану Таруш пора стать тем же в Араугуде, чем в Таггване стали Карраш. И баринах будет вынужден назначить хин-баринаха из наших!
Я не помню, что я несла еще. Наверное, именно мои полусумасшедшие, глупые, горячечные речи убедили его в моей искренности, в том, что я ничего не подозреваю. В конце концов, он всегда мог убить меня. Под конец я упала на пол и разрыдалась, а он даже поднял меня и похлопал по плечу. Я еле сдержалась, чтобы не придушить его на месте. Бог уже начинал просыпаться во мне…
…А, может быть, он был настолько уверен в своей власти над нами, в том, что мы даже и помыслить не сможем нарушить веками освященные заветы и клятвы… Могу поручиться, что это было именно так. Сознание собственного величия ослепляет. "Тот, кто смотрит только вверх, часто спотыкается". Да, он был уверен в себе. Иначе не поступал бы так по-дурацки. Не рисковал бы так. Как же он нас, наверное, презирал! Нас, жалких своих подданных, своих бездумных рабов… Презирал и боялся. Все-таки боялся…
А потом настал тот самый день, когда Агвамма пришел ко мне домой и в присутствии трех свидетелей — от клана Таруш, от клана Уллаэ и от инут как эсоахэ махта клана вложил мою руку в руку инут махта. Теперь я была под защитой Ордена инут. Все. Мне оставалось только одно дело…
Это было в последний вечер. Вернее, уже ночью. Я пришла в дом матери и собрала родичей. Заспанные, недовольные, они сползались в большой зал и зевали, прикрывая руками рты. Но мать была женщиной волевой и истинной хозяйкой в своем доме, как роан — в клане. Они сидели на подушках, поглядывая на меня распухшими ото сна глазами. Я обводила взглядом собравшихся — мать. Брат. Еще брат. Замужние сестры — их мужей не позвали, потому, что они были из другого клана. Я смотрела — и понимала, что если я сейчас не уйду, то не уйду никогда. И тогда я выкрикнула:
— Я отрекаюсь от родства! Я отрекаюсь от крови! Я отрекаюсь от клана! Масиг-махта — ты слышал!
Я выбежала прочь. Теперь быстрее, пока брат не оправился от потрясения и не пошел к роану. Впрочем, на этот случай в переулке стоял Кхеву с хорошей дубинкой.
— Бей не сильно, — шепнула я, пролетая мимо. Мне нужно было оказаться в доме клана раньше брата.
— Сделаю, госпожа. Прощайте, — прошептал Кхеву.
Роан принял меня. Он не спал — еще бы, я бы тоже на его месте не спала. Я пришла к нему уже как инут. Инут он во встрече отказать не смел, да к тому же я сказала, что несу ему весть важную и срочную. Об отречении от семьи он еще не знал. Тем лучше — пусть считает, что я еще связана с кланом.
Меня, конечно же, обыскали и, конечно же, ничего не нашли. Однако, роан решил обезопаситься. За спиной у меня стоял эсо. Как будто человек что-то может сделать против бога… А бог во мне уже начал пробуждаться. Но пока я еще могла держать его внутри, он слушался меня. Он ждал. Он видел затаенный страх эсо и откровенный — роана, его сомнения — а вдруг я все же ничего не знаю?
Я поклонилась. А бог стоял рядом — незримый, насмешливый, страшный.
— Я должна говорить только с тобой. Эсо сейчас нельзя верить.
Роан вздрогнул. Я словно читала его мысли. Роан смотрел на меня. Он не верил мне — и верил. Он хотел бы верить, но боялся меня. Наконец, он решился и отослал эсо. Бог напрягся. Он был готов действовать. А Шахумай сидела перед роаном и пила одну чашку вина за другой, словно поскорее хотела напиться до безобразия. Роан смотрел, и думал — пусть поскорее опьянеет. Тогда она не сможет скрывать своих мыслей, не сможет как следует напасть. Он не знал о том, что я выпила совсем немного отвара горной травы ти, которую еще называют отравительницей возлияний…
Роан ждал. Когда он счел, что я достаточно опьянела, чтобы быть не опасной, он сказал:
— Говори.
Я неуклюже попыталась поставить тонкую фарфоровую чашку, но она выскользнула из дрожащих пьяных рук на пол и разбилась.
— Надо же, — всхлипнула и глупо усмехнулась Шахумай, — вот, разбила. Я подберу, сейчас подберу…
Шахумай наклонилась за осколками, чуть приблизившись к расслабившемуся роану, а когда подняла глаза, из них смотрел бог…
Он даже не закричал, когда я острым осколком быстро перерезала ему артерию — справа и слева. Никто даже и не заметил моего ухода, потому, что меня вел бог. На улице светало…