Шарль, удивленный еще более, схватил руку Лидии и воскликнул:
– Так вы маркиза?
– Значит, вы ему не сказали, кто вы? – удивилась герцогиня. – Как, Шарль, разве ты не знал маркизы Люперкати? В самом деле, ведь ты был ранен именно в тот вечер, когда я хотела представить ей тебя. Я вижу, что это знакомство состоялось теперь и вы пришли к соглашению.
– О, вполне! – сказала Лидия. – Но позвольте мне объяснить Шарлю положение вещей, которое может показаться ему странным. Вы пожелали, герцогиня, иметь меня своей невесткой и должны были познакомить меня с Шарлем в день дуэли, на данном для этого балу. К несчастью, он не пришел, и, устав ждать, я уехала довольно опечаленная. Когда Шарль был ранен, его перенесли в ближайший к месту поединка дом, а доктор, осмотрев там его рану, разрешил перевезти его к вам. И вот, выходя из вашего дома, я случайно встретила это печальное шествие. Еще раньше я несколько раз видела вашего сына не будучи замечена им, и меня радовала мысль, что когда-нибудь мы будем принадлежать друг другу. Когда я увидела его раненым, мне пришла в голову сумасбродная идея. Я решила избавить вас от горя видеть его умирающим и вернуть его вам только совершенно здоровым. По моему настоянию, благодаря данным мною ложным сведениям Шарля перенесли в этот старый дом, принадлежащий моему отсутствующему родственнику, окружили его здесь необходимой заботой и как только он пришел в сознание, я стала ходить за ним, не называя себя. О, я хорошо ухаживала за ним, уверяю вас!
– Вы были моим ангелом-хранителем! – горячо сказал Шарль, пожимая руку Лидии.
– Да, – сказала герцогиня, – я вижу, что вы отлично поняли друг друга. Но все-таки это была странная мысль: запереть и спрятать моего сына, когда его отлично можно было видеть у меня в доме! Я не совсем понимаю вашу цель, но раз все так удалось – он здоров и влюблен, значит, не о чем и говорить, – закончила герцогиня, от удовольствия хлопнув себя руками по бокам.
– Я не хотела, чтобы Шарль был вынужден называть меня своей невестой. Я хотела, чтобы он стал моим не зная того, что вы предназначаете меня ему в жены. Мне хотелось покорить его сердце, и, кажется, это удалось!
– Да, да! Моя дорогая Лидия, – сказал Шарль. – Я благословляю теперь вашу хитрость!
Герцогиня, очень довольная таким оборотом дела, обратилась к обоим молодым людям:
– Теперь, когда все объяснилось, и маркиза Люперкати, ухаживая за тобой как сестра милосердия, покорила тебя, нужно только сказать отцу и назначить день свадьбы. Мне уже давно хотелось пристроить тебя, сын мой. Имея около себя такую прелестную подругу, ты, должно быть, перестанешь делать глупости. Я буду спокойна на старости лет, что твоей женой будет такая чудная женщина, которая сумела заставить полюбить себя, будучи сестрой милосердия. Ваш поступок, дорогая невестка, наверное, принесет вам счастье.
Все трое решили после этого разговора как можно скорее перевезти Шарля в дом на Вандомской площади, так как теперь ему было уже неудобно оставаться здесь, зная, кто такая маркиза Люперкати: ведь лучше было скрывать все это приключение, чтобы не дать повода к злословию. Было решено говорить, что Шарль, раненный на дуэли и нуждающийся в уходе, оставался это время в одном знакомом семействе. Назначили день перевозки Шарля домой, и радостная герцогиня отправилась к себе, чтобы сообщить мужу об окончательном выздоровлении сына и о его предстоящей свадьбе.
VIII
Как только Шарль получил возможность выйти из дома, он отправился к домику в Пасси: ему хотелось увидеть то скромное жилище, где он провел столько счастливых, тихих часов.
Он в волнении остановился у калитки, открыл двери своим ключом и вошел в дом. Он снова увидел свою комнату, столовую, где столько раз обедал с любимой семьей, при виде же маленькой кроватки Андрэ у него на глазах выступили слезы.
Все было на месте, все прибрано Мобрейлем и его сообщниками, которые скрыли письмо Люси, объяснявшее ее отъезд в Англию. Слуги были отпущены. Не осталось ни малейшего следа борьбы, предшествовавшей похищению ребенка. Никакое сомнение не могло возникнуть в душе Шарля. Ему представилось простое предположение о бегстве Люси. Он напрасно искал слово прощания, объяснения, просьбы о прощении: он не нашел ровно ничего. Люси бежала, как виновная, разлюбившая женщина. Она не взяла с собой ничего из вещей, подаренных Шарлем, пренебрегая воспоминаниями прошлого. Исчез только один браслет с его портретом, который Люси взяла с собой или, может быть, уничтожила.
Шарль сел на кушетку, на которой так часто сидел с Люси, и при воспоминании о прошлом его охватила печаль. Как могла Люси оставить его? Так она не любила его, обманывала его? С кем же, однако? Ведь она жила уединенно, выходила из дома только с ребенком и англичанкой-бонной. Кто же похитил его счастье? Как могли проникнуть сюда? Неужели Люси была так фальшива и скрытна, что до последней минуты скрывала от него новую привязанность, изгнавшую из ее сердца его образ? Как могла женщина лгать до такой степени?
Что побудило ее бежать: страсть или расчет? Если Люси поддалась соблазну богатства, то он должен презирать ее и вырвать из сердца всякое воспоминание о ней. Но, хорошо зная ее, Шарль сомневался, чтобы она поддалась соблазну денег. Может быть, она сделала это, чтобы обеспечить ребенка? Она знала, что Шарль, связанный отношениями с родителями, не может дать ей многое из своих скудных средств, истощаемых к тому же игрой в карты, посещениями приятелей, развлечениями, свойственными молодым людям.
«Может быть, она испугалась бедности, – думал Шарль, – моей смерти или измены? Что сталось бы тогда с ней и ее ребенком? Будучи иностранкой, бросившей родину и семью, она пропала бы в чужой стране. Очень возможно, что ее побег вызван этим страхом, этой неуверенностью в будущем, опасением потерять меня, если я женюсь или увлекусь другой женщиной. Почему же она не поговорила со мной, зачем поступила так грубо, безумно? Вероятно, она побоялась этого объяснения, не посмела сказать мне правду в лицо и воспользовалась первым случаем: моя рана, мое исчезновение дали ей возможность привести в исполнение задуманный план».
Но вскоре мысль о том, что Люси предпочла ему другого возлюбленного, более богатого и щедрого, сменилась в уме Шарля другим предположением – об увлечении Люси другим человеком, более привлекательным, более любезным или казавшимся ей таким. Увлекшись чувством, Люси, конечно, была менее виновна, но эта мысль причиняла Шарлю жгучее страдание, и он никак не мог смириться с тем, что эта женщина, которая принадлежала ему, может находиться в объятиях другого.
Шарль ходил большими шагами по опустевшему дому, открывая двери и шкафы, перерывая ящики, как бы ища какого-нибудь намека на возвращение, сознавая, что у него не хватит сил оттолкнуть недостойную женщину или упрекнуть ее за этот поступок. Он чувствовал, что снова прижмет ее к своей груди с радостью скряги, нашедшего вновь свое потерянное сокровище. Несколько раз ему казалось, точно кто-то ходит за ним, что беглянка тут, где-нибудь поблизости, что стоит только позвать ее, и она немедленно явится на зов. Но пустой дом оглашался лишь шумом его шагов, и надо было примириться с действительностью: Люси исчезла, уехала навсегда, не оставив никакого указания куда, никакого намека на возвращение. Значит, надо было забыть ее и не сожалеть о женщине, так надсмеявшейся над ним, так недостойно бросившей его: это было бы позорно для мужчины.
Шарль старался вооружиться мужеством и, чтобы отвлечь мысли от прошлого, вызвал в памяти образ маркизы Люперкати. Как она любит его! Как трогательно старалась она возбудить любовь, оставаясь неизвестной человеку, предназначенному ей в супруги. Раньше, чем иметь его своим мужем, она желала быть его нежной и чистой подругой. Лидия прекрасна и добра; она быстро заставит его забыть неблагодарную беглянку, и, когда он уйдет из этого дома в последний раз, ничто уже не напомнит ему той, с кем он здесь жил. Присутствие Лидии будет целительным бальзамом для его душевной раны. Глупо было бы колебаться: Люси больше не существовала для него, и он уже упрекал себя за посещение этого дома, за воспоминания о прошлом как за нравственную измену, и говорил себе, что должен теперь думать только о Лидии, жить только мыслью о ней.