Въ концѣ каждаго мѣсяца онъ посылалъ женѣ половину своего жалованья, кладя деньги въ конвертъ, адресованный на ея имя. На двѣ первыя посылки не пришло никакого отвѣта; на третью Эми отвѣтила слѣдующей запиской: «Такъ-какъ вы продолжаете посылать мнѣ деньги, то я считаю нужнымъ извѣстить васъ, что я не могу употреблять ихъ для моихъ надобностей. Быть можетъ, вы приносите эту жертву по чувству долга, но боюсь, что васъ побуждаетъ къ ней скорѣе желаніе ежемѣсячно напоминать мнѣ о лишеніяхъ, которыя вы терпите, и постоянно мучить меня этимъ способомъ. Все, что прислано вами, я положила на имя Вилли въ сберегательную кассу, и буду и впредь поступать такимъ-же образомъ».
Дня два Рирдонъ крѣпился съ своемъ намѣреніи не отвѣчать; наконецъ, не выдержалъ и далъ исходъ обуревавшимъ его чувствамъ. «Я нахожу вполнѣ естественнымъ, писалъ онъ, — что вы перетолковываете въ дурную сторону все, что я ни дѣлаю. Лишенія мои очень мало заботятъ меня; они — ничто въ сравненіи съ мыслью, что я покинутъ за мою бѣдность. Мнѣ и въ голову не могло придти, что вы способны огорчаться моими обстоятельствами: для этого пришлось-бы предположить въ вашемъ характерѣ нѣкоторую долю великодушія».
Едва онъ опустилъ это письмо въ почтовый ящикъ, какъ уже раскаялся въ этомъ. Онъ чувствовалъ, что оно недостойно его, что въ немъ ложь на каждой строкѣ, и мучился стыдомъ, что могъ написать его, создавъ такимъ образомъ новую причину для себя впадать въ мрачное уныніе.
Кромѣ людей, съ которыми Рирдонъ встрѣчался въ госпиталѣ, онъ видѣлся только съ однимъ Биффеномъ. Реалистъ навѣщалъ его каждую недѣлю; несчастье Рирдона еще болѣе скрѣпило ихъ дружбу. Биффенъ былъ одаренъ такимъ запасомъ природной деликатности, что открывать ему свои личныя горести было утѣшеніемъ. Но какъ ни глубоко сочувствовалъ онъ Рирдону, однако всегда оспаривалъ его слишкомъ рѣзкія сужденія объ Эми и этимъ доставлялъ ему тайное удовольствіе.
— Право, я не знаю, могла-ли бы ваша жена поступить иначе, сказалъ онъ однажды, когда они сидѣли въ лѣтнюю ночь въ мансардѣ Рирдона. — Конечно, я не могу судить объ ея характерѣ, но мнѣ кажется, насколько я знаю ее, — между вами просто вышло какое-то недоразумѣніе. Несчастье въ томъ, что ей нужно было покинуть васъ на нѣкоторое время, а вы не могли взглянуть на эту необходимость съ правильной точки зрѣнія. Не находите-ли вы, что она была нрава до извѣстной степени?
— Ей, какъ женщинѣ, слѣдовало-бы смягчить эту необходимость, а она сдѣлала ее хуже.
— Не слишкомъ-ли много вы требовали отъ нея? Къ сожалѣнію, я мало знакомъ съ благовоспитанными женщинами, но полагаю, что отъ нихъ, какъ и отъ женщинъ низшихъ классовъ, нельзя ожидать героизма. Я смотрю на женщину какъ на созданіе, нуждающееся въ нашемъ покровительствѣ. Вправѣ-ли мужчина требовать, чтобы она была сильнѣе его?
— Конечно, нельзя требовать отъ характера больше, чѣмъ онъ можетъ дать; но я считалъ Эми лучше, чѣмъ она есть. Моя горечь происходитъ отъ разочарованія.
— Я полагаю, что недостатки характера были съ обѣихъ сторонъ, хотя вы склонны видѣть ихъ только съ одной стороны.
— Я вижу истину, которой долго не подозрѣвалъ.
Биффенъ остался при своемъ сомнѣніи, за что въ душѣ другъ его былъ благодаренъ ему.
Повѣсть Биффена «Мистеръ Бэйли, бакалейщикъ» подвигалась впередъ, и онъ приходилъ читать другу новыя главы ея. Онъ дѣлалъ это отчасти въ надеждѣ увлечь Рирдона своимъ примѣромъ и побудить снова приняться за литературную работу. Но такого результата онъ не достигалъ, хотя жаркіе споры по поводу этого романа, видимо, доставляли Рирдону развлеченіе. Случалось, что подъ вліяніемъ этихъ споровъ, у него возникалъ планъ повѣсти, но черезъ полчаса онъ съ отвращеніемъ бросалъ его. Онъ находилъ идею неинтересной, выдохшеюся; онъ чувствовалъ, что не написалъ-бы и десяти страницъ, и одно представленіе о цѣлой книгѣ устрашало его, какъ нѣчто невѣроятное, неодолимое. Но читать онъ уже могъ, хотя и немного заразъ, и съ удовольствіемъ глядѣлъ на свою маленькую коллекцію дешевыхъ изданій, остатокъ его былой библіотеки. Иногда онъ открывалъ Шекспира и съ наслажденіемъ прочитывалъ страницу или двѣ, изъ которыхъ всегда оставалось въ его памяти какое-нибудь изреченіе, или обрывокъ сильныхъ, звучныхъ стиховъ, которые, случалось, онъ вслухъ декламировалъ даже на улицѣ.
Въ обращеніи веселаго секретаря съ своимъ клеркомъ произошла постепенно нѣкоторая перемѣна. Тонъ его оставался попрежнему дружескимъ, но иногда, среди разговора, онъ вдругъ впадалъ въ раздумье, какъ-бы обсуждая слово, сказанное Рирдономъ, или его жестъ, и при этомъ глядѣлъ на него съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ. Все это объяснялось возникшимъ въ его умѣ подозрѣніемъ, что Мистриссъ Юль была не совсѣмъ неправа, говоря о психической ненормальности своего зятя. Вначалѣ онъ гналъ отъ себя эту мысль, но предубѣжденіе дѣлало свое дѣло и онъ находилъ все болѣе и болѣе странностей въ поступкахъ и словахъ Рирдона. Надо, впрочемъ, прибавить, что въ исполненіи своихъ обязанностей Рирдонъ не давалъ ему никакого повода къ неудовольствію: онъ былъ исполнителенъ и честенъ, какъ всегда, и на него можно было положиться и на болѣе отвѣтственномъ мѣстѣ. Картеръ имѣлъ это въ виду и не переставалъ подыскивать болѣе подходящаго положенія для своего несчастнаго клерка. Наконецъ, въ началѣ октября, случай представился, и секретарь не замедлилъ предупредить объ этомъ Рирдона. Въ этотъ самый вечеръ, послѣдній, поднявшись на чердакъ къ своему другу Биффену, съ веселымъ видомъ вошолъ въ его комнату.