— Джек, тебе не кажется, что уже слишком поздно?
— Что?
— Уже одиннадцать, — сообщила я, посмотрев на большие настенные часы.
— Одиннадцать? — встрепенулся он. — Да, действительно.
— Джейн не будет волноваться? — Они были женаты всего шесть месяцев.
Джек ничего не ответил. Более того, надевая пиджак, он как будто избегал встречаться со мной взглядом.
— Ты права, Минти, — тихо проговорил он. — Думаю, пора собираться. — Он взял газету, и тут я увидела, что он решал кроссворд.
— Да, — повторил он с долгим, усталым вздохом. — Пора домой! Дом, милый дом.
Сентябрь
«Забавная штука!» — донесся из стальной клетки с куполом крик Педро.
«Действительно, — подумала я. — Забавная штука».
Я стояла на кухне и любовалась странной картиной. Все мои сияющие белизной шкафчики за одну ночь пожелтели, облепленные бумажками для заметок цвета примулы. Все до единого. Колючий ветер из распахнутого окна колыхал записки, как крошечные флажки с тибетскими молитвами. Только вот обряд изгнания злых сил вершили не монахи. «Он храпит!» — гласила одна из бумажек, а в скобках стояло уточнение: «Очень громко». «Не понимает, о чем я говорю», — объявляла другая. Ее соседка подливала масла в огонь: «Не умеет рассуждать». «Лысеет», — констатировала четвертая записка. Пятая выносила приговор: «Не умеет слушать!» «Толстеет», — издевалась шестая. «Эгоист», — красовалось на холодильнике. «Забыл про мой день рождения», — кричала полочка для специй. «Носит кошмарные галстуки», — заявляла стиральная машина. «Легко выходит из себя», — значилось на записке с холодильника. Куда бы я ни посмотрела, каждая вертикальная поверхность сообщала что-то неприятное о Чарли. Эмбер, наверное, извела не меньше пяти пачек стикеров.
«Ничего себе!» — завопил Педро и глухо, протяжно засвистел. «Ничего себе!» — опять вскричал он, схватил когтями желтую бумажку, приклеенную к клетке («Не сдал древнегреческий даже на двойку»), и раскромсал ее на мелкие кусочки острым как бритва клювом.
Отклеивая стикер от тостера («Упрямый»), я подумала: «Бедняга Чарли!.. Он этого не заслужил». Положила в тостер два кусочка цельнозернового хлеба и установила высокую мощность. Скрипнула лестница. В дверном проеме нарисовалась Эмбер в бархатном халате, похожая на портрет кисти Джона Сингера Сарджента [37]. «Какая жалость! — запечалилась я. — Такая красота испорчена горьким отчаянием».
— Нужно вспомнить все его негативные черты, — немного виновато пояснила кузина, отклеивая бумажку с чайника («Слабовольная тряпка») и наливая воду. — Знаешь, Минти, тебе нужно сделать то же самое, — предложила она, отвинчивая крышку с банки кофе («Жалкий трус», — сообщала банка). — Очень помогает, вот увидишь.
— Нет, спасибо, — устало отозвалась я. — Это не в моем стиле.
Потом, из чистого любопытства, я попыталась представить, что написала бы на желтых бумажках. «Бросил меня в день свадьбы в присутствии всех моих знакомых», «Слишком властный», «Не терпит пререканий. Если возразить, приходит в бешенство», «Постоянно пытался впарить страховые полисы моим друзьям», «Грубо отзывался о моей матери», «Диктовал мне, как одеваться», «Критиковал все, что бы я ни сказала», «Одергивал меня каждую минуту».
О, я могу рассказать о Доминике много такого, что Эмбер и не снилось. Чарли по сравнению с ним ангел. «Мелочный» — еще одна очевидная характеристика. А как вам «Хронический невротик»?
Вот Чарли очень уравновешенный. Очень. И благородный человек. Во всех отношениях. Его и величают почтенный лорд Чарлз Эдворти, потому что его отец — пожизненный пэр. И еще Эмбер сказала, что Чарли был немного ошарашен, когда Доминик попросил его быть шафером. Ведь они знают друг друга совсем недавно, я их и познакомила. Но я-то сразу поняла, почему Доминик выбрал Чарли. Слишком хорошо я знаю Доминика. Он думал о том, как будет выглядеть объявление в свадебной колонке «Тайме». «Шафер — лорд Чарлз Эдворти». Но объявление накрылось, впрочем, как и моя свадьба.
В любом случае, я и так знала все плохое о Доминике. Ни к чему было писать это на бумажках. Целых два года я пыталась закрыть глаза на все негативное в его характере. Но самое смешное, что я с этим смирилась. Дело не в том, что я не замечала его недостатков — я их видела. Они меня беспокоили. Притворяясь, будто все в порядке, я презирала их. Я сделала то, чем занимаюсь по долгу службы. Отредактировала Доминика, вырезав все плохое. Удалила отрицательные черты, как удаляю помехи из радиоинтервью. На работе я прослушиваю записанный материал и потом ловко вырезаю все лишнее: шумы, непонятные звуки, невнятно произнесенные слова, скучную болтовню, повторы и заикания. Вырезаю, чтобы речь лилась гладко и приятно для слуха. То же самое я проделала с Домиником. Но зачем? Зачем я так поступила? Меня уже об этом спрашивали. Что ж, ответить нелегко.
Во-первых, я всегда стараюсь видеть в человеке только хорошее. Только положительные качества.
И у Доминика они были. Он привлекателен, щедр, богат. Очень амбициозен. Хотел, чтобы я сделала карьеру, и мне это очень нравилось. И самое главное, он был в меня очень влюблен. По крайней мере, я так думала. Именно поэтому я решила смириться с его недостатками. Потому что думала, будто он любит меня. Потому что он выбрал меня из всех женщин, с которыми мог бы встречаться. Бальзам моему самолюбию. Кроме того, даже будучи очень недовольной, я никогда не поднимаю шум. Всегда пытаюсь сгладить конфликты, вести себя «мило». Поэтому я стараюсь все держать в себе. Терпеть не могу свары и не умею ссориться. Особенно если дело касается любовных отношений. Скорее умру, чем обижу кого-нибудь. Ведь если обидеть любимого человека, он может тебя отвергнуть. Этого я боюсь как чумы.
И потому я ни словом не попрекну Эмбер. Хотя она, похоже, и пальцем не шевелит, чтобы найти квартиру. Не буду брюзжать, что она повсюду разбрасывает грязное белье (целый день торчит дома, могла бы и постирать). И даже не заикнусь по поводу телефона. Каждый вечер она часа на два прилипает к трубке и жужжит, жужжит в уши всем, кто готов ее выслушать, как «чудовищно» Чарли с ней обошелся. Это порядком действует на нервы. В конце концов, мне тоже бывает нужен телефон.
Тем временем Эмбер выпустила Педро из клетки, и он устроился у нее на плече, нежно теребя ее волосы. Внезапно мне пришло в голову: Эмбер и Педро — очень похожи. Птички из одной стаи. Ошеломляюще красивы, любят привлекать внимание, ужасно меня раздражают и все время болтаются без дела.
«Супер, дорогая!» — проскрипел Педро. Эмбер протянула ему семечку подсолнечника.
— Никак не научу его говорить: «Чарли — свинья», — с сожалением отметила она. Вряд ли у нее получится. Педро всегда был без ума от Чарли. А, кроме того, с шестьдесят второго года он не выучил ни одного, нового слова. Этот попугай как старая, заигранная и заедающая пластинка.
— Он станет героем моей новой книги, — с улыбкой поведала Эмбер.
— Кто, Педро?
— Нет, Чарли, разумеется.
— О боже! Кем же он будет?
— Изнеженным лордом по имени Карл Элворти. Но в конце выяснится, что он маньяк-убийца!
— Бедный Чарли, — покачала я головой.
— Что значит «бедный Чарли»? — вскинулась она, намазывая мой тост джемом из горьких апельсинов. — Лучше скажи «бедная Эмбер»! — Громко хрустя тостом, она отломила маленький кусочек и дала Педро. Попугай изящно взял подношение клювом и растер его в крошки своим бугристым черным языком, как пестиком.
— Свинья, — пробурчала она.
Мне хотелось сказать Эмбер правду: что на самом деле Чарли не виноват, что она сама перегнула палку. Но я промолчала, потому что, как и Чарли, слегка побаиваюсь Эмбер.
— Она меня пугает, — как-то прошептал мне на ухо Чарли, приняв больше обычного на одной из вечеринок.
— О да! — откликнулась я, пораженная его откровенностью. — Знаешь, меня тоже. Немножко!