Нас усадили перед большой чистой черной доской и предложили рисовать или писать что угодно. Все, что взбредет в голову. К доске мы подходили по очереди. Эмбер вывела свои инициалы и нарисовала книгу. Потом я изобразила то, что обычно рисую, когда говорю по телефону или размышляю о чем-то, — большую закрытую коробку с точкой внутри. Джо встал и пририсовал к моей коробке два окна и открытую дверь. Потом добавил еще крышу, солнышко и цветочки. И увидев, как он это делает, я ощутила: что-то во мне… раскрылось, как бутон. Застывшая в груди боль куда-то ушла.
Семинар подошел к концу. Теперь мы должны были по очереди дать друг другу совет, как жить дальше.
— Будь собой, — посоветовал Джо, когда наступила моя очередь.
— Выброси одежду, которую тебя заставлял носить Доминик, — подсказала Энн.
— Купи новую одежду — такую, которую он бы точно возненавидел.
— Нет, просто купи то, что нравится тебе!
— Сделай что-нибудь радикальное, измени свою жизнь.
— Помни, кто ты на самом деле! Кто ты?
— Я — Айрин Араминта Мэлоун, — ответила я.
— Помни об этом, — сказал Джо.
— Мне пошел на пользу этот семинар, — весело прощебетала Эмбер, когда мы возвращались на Примроуз-Хилл на автобусе. — Хватит быть милой. Я больше не позволю мужчинам смешивать меня с дерьмом, а моим издателям — меня игнорировать. Не собираюсь и дальше этого терпеть. Я хочу измениться, Минти. Измениться! Минти, ты ни слова не произнесла. Ты вообще меня слушаешь?
— Что? Извини. — Ой, мне же нельзя все время извиняться. — М-м-м, я прослушала, задумалась.
Ситуация начала проясняться. Произошел прорыв, понимаете. Озарение. Даже прозрение. Внезапная вспышка. И теперь я понимала, почему Доминик сделал то, что сделал. Я была права. Это случилось потому, что я была слишком доброй. И он совершенно перестал меня уважать. После семинара у меня открылись глаза. Я смотрела на милых, добрых людей, и это было жалкое зрелище. Они не могли постоять за себя и не вызывали ничего, кроме презрения. Хуже того: они могли постоять за себя, но мягкосердечие, слабость не позволяли им это сделать. Они боялись быть отвергнутыми. Доброта была для них чем-то вроде страхового полиса. И хотя я прекрасно их понимала — сама такая, — эти люди не вызывали ни капли уважения. Вот что со мной произошло. Теперь я осознала, что была добра с Домиником, но доброта обернулась против меня. Я делала стойку, стоило ему скомандовать — только чтобы избежать конфликта. Смиренно выполняла все требования, надеясь заслужить одобрение, добиться, чтобы все шло гладко. Как отвратительно! Я презирала себя. Взглянув на свое поведение объективно, со стороны, я была поражена до глубины души. Когда мы познакомились, я была независимым, уверенным в себе человеком, и посмотрите, во что я превратилась! В безвольную тряпку. Коврик, о который вытирают ноги. Неудивительно, что Доминик потерял ко мне уважение. Теперь я поняла, что он не виноват. Виновата я. Я сама его спровоцировала. Поэтому он меня и бросил. Перестал уважать. Достаточно было в церкви всего один раз взглянуть на меня, одетую в платье, которое он сам же и выбрал, чтобы сообразить: с этой можно делать что вздумается.
Нет, я не пытаюсь оправдать его. То, что он сделал, чудовищно. Но и я к этому причастна, ведь я позволила ему так поступить. Наконец-то до меня дошло. Я увидела, что в основном виновата сама. И может быть, теперь, когда я сделала это открытие, мне будет легче начать новую жизнь?
— Минти, — окликнула Эмбер, — о чем ты думаешь?
— Так, ни о чем, — ответила я. — Ни о чем. — Мне не хотелось делиться с ней своим открытием. Она никогда со мной не соглашается. К тому же было стыдно. Стыдно признаться, что я превратилась в слабовольное, презренное существо.
— Я полна энергии, — провозгласила Эмбер, выходя из автобуса. — Меня вдохновило то, что я сегодня узнала.
Меня тоже вдохновило. То, что я узнала о самой себе. И я пришла к мысли, что мне жизненно необходимо стать более настойчивой. Высказывать свое мнение. Устанавливать границы. Поэтому теперь я нашла в себе силы заговорить с Эмбер про то, о чем до сих пор боялась заикнуться: как долго она намерена жить у меня. Прошло уже почти три месяца. Помнится, она сказала, что остановится всего на несколько дней. Квартира завалена ее барахлом. Моя половина лестничной площадки забита ее мебелью, в гостевой спальне шагу ступить нельзя. Я, конечно, очень люблю кузину, но все это уже стало меня раздражать.
— Эмбер, — произнесла я. Она поворачивала ключ в замке.
— Да.
— Эмбер… как ты думаешь… хм… ты еще долго… намерена жить здесь?
Она посмотрела на меня. О боже, боже! Ну почему я не промолчала? Сейчас будет жуткая сцена. Я ее обидела. Она чувствует себя отвергнутой. Мое лицо стало малиновым, и я пожалела, что вообще раскрыла рот.
— Как долго я буду жить у тебя? — переспросила она.
— Да, — сердце бешено стучало. — Когда ты уедешь?
К моему изумлению, на ее лице появилась радостная улыбка. Она обняла меня.
— О, Минти, — воскликнула она. — Если хочешь, я вообще никуда не уеду!
— О-о.
— Не переживай. Я пока даже и не думаю уезжать. Как я могу тебя бросить? Ты еще не пришла в себя, после того как Доминик сбежал!
— О, очень хорошо.
— И ты помогаешь мне забыть Чарли.
— Потрясающе.
— Поэтому я еще нескоро уеду, — обрадовала она. — К тому же жить вместе так весело, правда, Минт?
— О да, — согласилась я. — Да. Очень весело.
— Знаешь, — продолжала она, снимая пальто, — это совсем как в восемьдесят третьем, когда мы ездили на канал, помнишь?
Силы небесные!.. Это было ужасно. Представьте себе: я на пароходике с Эмбер, тетушкой Фло, дядюшкой Эдом и их маленькой таксой Мундо. Дождь лил не прекращаясь, холодина стояла как в морозильнике, и нам с Эмбер приходилось спать на одной крошечной кровати. Однажды утром Мундо вышел на палубу, увидел на берегу какую-то шавку и стал лаять. Он так отчаянно брехал, что поскользнулся и упал в речку. И Эмбер заставила меня броситься в воду, спасать собачку. Она была в истерике. Обожала эту псину. «Давай, Минти! — вопила она. — У тебя нет выбора!» Я могла бы возразить, что это не моя собака — почему бы Эмбер самой ее не спасти? Вместо этого я сиганула вслед за Мундо, который и не думал тонуть, а радостно выгребал к берегу. Уже тогда я была мягкотелой и не могла отказывать. Вот и прыгнула. И прыгаю до сих пор. Всю жизнь.
— Нет, Минти, мне так нравится жить с тобой, — тепло произнесла Эмбер. — Хочешь, я буду оплачивать половину телефонных счетов? — добавила она, снимая трубку.
— Хочу, — поспешила с ответом я. — Даже очень. Спасибо, что предложила.
Я поднялась наверх. Зашла в спальню, открыла шкаф, все ящики, и стала разбирать вещи. Вытащила все, что мне купил Доминик. Узкие юбки и туфли с идиотскими пряжечками и бантиками, повязки на голову и шелковые шарфы. Зеленые веллингтоны и стеганую куртку, изящные двоечки и плед. В черном мусорном мешке им самое место. Я не пожалела даже сумку от Эрме. Не пожалела ничего. Все отправилось в помойку. «Будь собой», — сказал Джо. Так я и сделаю.
В субботу утром я отнесла битком набитый мусорный мешок в Камденское отделение «Голодающих Африки» и поехала на метро на Ковент-Гарден. На Нил-стрит я заходила во все магазины и перебирала вешалки с модной одеждой. Я купила то, о чем давно мечтала: черный кожаный пиджак, джинсы от Элли Капеллино, расклешенные штаны от «Ред-о-Дед», платья с карманами и коротенькие футболки, струящиеся длинные юбки. И направилась в свой любимый салон — подровнять волосы.
— Как семейная жизнь? — спросил Крис, мой замечательный стилист, застегивая на мне блестящую черную накидку.
— Понятия не имею, — честно призналась я. — Замуж так и не вышла.
— О боже! — он был фраппирован. — Бедняжка. Хочешь об этом поговорить?
— Нет, спасибо, — ответила я.
Крис посадил меня перед большим голубоватым зеркалом около окна. На столике лежала целая коллекция расчесок и щеток; фены на подставках напоминали пистолеты в кобуре. Крис приподнял мои волосы, взвешивая их в руках.
— Подровнять на дюйм? — спросил он.
Я долго и пристально смотрела на свое отражение: