Избавьтесь от диареи — примите «Банг»!..
— Минти, здесь свободно? — Это был Джек.
Я кивнула. Он сел за столик, поставив перед собой поднос с сэндвичем и кофе. Вид у него был усталый и напряженный, как обычно.
— Софи в порядке? — спросил он.
— Да. Кажется, да.
— Не стоило мне так срываться, — покаялся он. — Но она меня вконец достала.
— Хм…
— Строит из себя деловую женщину, — ворчал Джек. — Иногда мне кажется, что она слишком серьезна для радио «Лондон».
— Не уверена, — возразила я. — Сдается мне, вы плохо ее знаете.
— Я был с ней безобразно груб? — вдруг спросил он и впился в меня просительным, чуть ли не умоляющим взглядом.
— Ну, не совсем… — И тут я вспомнила, что говорили на семинаре. — Да. Безобразно.
— Ничего не могу с собой поделать, — вздохнул он. — Терпение уже не то, что прежде.
И это было правдой. Несмотря на свой колкий юмор, Джек всегда оставался на редкость приятным человеком. Под маской невозмутимости скрывались блестящие способности руководителя. Теперь он стал холодным и раздражительным. Но что хуже всего, безразличным.
Он задумчиво сжевал сэндвич с сыром и ветчиной. Потом обхватил голову руками.
— Джек, у тебя все в порядке?
— Нет, — буркнул он. — Нет.
— Я могу помочь?
Он улыбнулся, пристально посмотрел мне прямо в глаза и покачал головой, отводя взгляд.
— Слишком поздно, — в его интонациях слышалась усталость. — Ничего уже не поделаешь. Приходится признать, что я совершил чудовищную ошибку.
— О, уверена, можно поговорить с Софи и все объяснить. Она поймет, — успокоила я. — Софи, конечно, любит командовать. Она же слишком молода и просто не понимает, что…
— Дело не в Софи, — произнес он. — А в Джейн.
Джейн? Его жене, с которой он прожил восемь месяцев? Из груди Джека снова вырвался вздох. И только я собралась спросить, не хочет ли он поговорить об этом — ведь мы с Джеком всегда были очень близки, — как он сам продолжил:
— Мои падчерицы, Иоланта и Топаз. Они превратили нашу жизнь в настоящий ад. — Он судорожно сглотнул. — Прошлые выходные были худшими в моей жизни.
— О господи…
— Они меня ненавидят, — прошептал он.
— Разве можно тебя ненавидеть? — не поверила я. Он горько улыбнулся, потер виски кончиками пальцев:
— Как видишь, можно. Они усмотрели во мне смертельного врага. И так было с самого начала. Я соперник, и меня презирают. Издеваются всеми возможными способами.
— Джейн не встает на твою сторону?
— Если бы, — губы его искривила горестная усмешка. — Она души не чает в своих доченьках, нянчится с ними, хотя они давно вышли из пеленок: одной тринадцать, другой все пятнадцать. Потому я и сорвался, — тихо оправдывался он. — Софи напомнила мне их. Пытается командовать. Подрывает мой авторитет. Я этого не выношу. Мне и дома дерьма хватает.
— Понимаю. — Бедный Джек. — Но… ты же смог поставить Софи на место, — заметила я.
— Да.
— Поставить на место — это еще мягко сказано.
— Да уж, — признал он.
— Так что мешает тебе поставить на место своих падчериц?
Повисла тяжелая пауза.
— Не могу, — сказал он. — Я им не отец, и они не устают об этом напоминать. Чуть что, сразу бегут к Джейн и говорят обо мне гадости. У нас и без них-то проблем хватает, — удрученно констатировал он. — Поэтому Софи и досталось.
— Ты мучаешь кошку, — отозвалась я.
— Что?
— Ты мучаешь кошку, вот что ты делаешь, — объяснила я. — Нам рассказывали на занятиях по психологии. Если у тебя проблемы на работе, ты приходишь домой и вымещаешь злость на домашних. В твоем случае все наоборот: ты отыгрался на Софи.
— Наверное, да. Честно говоря, я сейчас плохо соображаю. На самом деле, Минти, я уже на пределе.
О соле мио…
Я тоже была на пределе.
.. ста ифронте те!..
Она крутит эту пластинку целый день.
кванно фа нотте…
На предельной громкости.
О соле мио!..
И каждый раз, когда я пытаюсь уменьшить громкость, снова увеличивает ее. Я не могу думать.
— Нельзя ли чуть-чуть потише? — спросила я Эмбер. — Чуть-чуть.
— Нет! Это можно прочувствовать только на полной громкости.
Эмбер проводила терапию — заболел Педро. В это время года он впадает в уныние. Эмбер говорит, у него зимняя аномальная депрессия. Сокращенно ЗАД. Он не вылетает из клетки, понуро вешает голову и молчит как рыба. Более того, он выдирает перья на груди — верный признак тоски у попугаев. Единственное лекарство от нее — неаполитанские серенады. Хотя Педро любит не всех исполнителей. Например, Марио Ланца помогает лучше, чем Тито Гобби. Карузо действеннее Каррераса. И в особенный восторг попугая приводят нежные неаполитанские напевы Тони Марчи. В точности, как бабушку. Паваротти на него совсем не действует. Уж мы проверяли.
Ке белла коза, на иурната э соле, Наръя серена доппа на темпеста!
— Очень сентиментальная птица, — произнесла Эмбер, передвигая мой журнальный столик красного дерева в другой конец гостиной. — Любит музыку, которая идет от сердца. Надо связать ему теплый полосатый свитер, — со смехом добавила она. Потом уперла длинные, изящные руки в стройные бедра, оглядела гостиную и распорядилась:
— Помоги‑ка мне, Минт!
— Ты чего?
Она решительно взялась за подлокотник маленького дивана:
— Передвинем его к окну.
— Зачем?
— Так будет лучше. Вот зачем.
— Ну, вообще-то, я… не хочу, чтобы он там стоял, — промямлила я.
Эмбер вперила в меня недоуменный взгляд. Я поежилась. Сердце бешено колотилось, ладони вспотели, накатило знакомое ощущение паники. Я попыталась вспомнить, что нам говорили на занятиях. Что же это было? Ага: страх оказаться отвергнутыми заставляет вас говорить «да», когда вам хочется ответить «нет».
— Ты не хочешь двигать диван?
— Н-нет, — произнесла я, заикаясь. — Нет, не хочу.
— Да хватит тебе, Минти! — отмахнулась Эмбер, пренебрежительно фыркнув.
— Оставим все как есть, — не отступала я. Она сводила меня с ума этой манерой все время командовать. Наверное, Чарли готов был убить ее. После всего, что говорили на семинаре, она обходилась со мной по-прежнему. Я чувствовала, как растет кровяное давление. Хотелось затеять уборку. Потом я вспомнила еще кое-что, чему научилась на семинаре: излишняя доброта может быть опасна. Если все время себя сдерживать, раздражение накапливается и может выплеснуться в самый неподходящий момент, на ни в чем неповинного человека. А меня не устраивало, чтобы кто-то попал под горячую руку. Мне просто хотелось научиться отстаивать свои права и говорить «нет».
— Послушай, Эмбер, — Ну же, смелей! — Я не…
— Прекрати эту чушь, Минти! — окрысилась она. Через полчаса мою гостиную было не узнать. Два дивана поменялись местами, торшер переместился к камину, стол из красного дерева покинул свой уютный уголок, и персидский ковер тоже сменил место жительства. Перестановка мне совершенно не понравилась.
— Теперь, — провозгласила Эмбер, — избавимся от этих кошмарных занавесок!
«Ничего себе!» — прокричал Педро.
— Прекрасно, он выздоравливает! — порадовалась кузина.
Пока она сюсюкала с Педро, я украдкой уменьшила громкость, и сквозь пение Марио Ланцы, проступили другие звуки — треск фейерверков, заразительный детский смех. Сегодня вечером на Примроуз-Хилл устраивали большое представление. Я не собиралась идти: зачем, если можно посмотреть из сада? Эмбер пыталась скормить Педро кусочек яблока. Попугай схватил его чешуйчатой лапкой, поднес к клюву и поклевал. «Силы небесные, когда же она, наконец, съедет? — подумала я, доставая пылесос. — Она ведь даже не вносит за себя арендную плату».
— Мне не хватает места, — вдруг изрекла Эмбер. Ур-р-ра! Наконец-то… Неужели прочитала мысли?
— У меня очень маленькая спальня, — продолжала она. Действительно, маленькая.
— Да, — признала я. — И там полно барахла. — В основном ее собственных книг. Эмбер скупала их сотнями, безуспешно пытаясь вывести свои творения в списки бестселлеров. В комнате валялось не меньше двухсот томов.
— Там ничего не помещается, — жаловалась она.
— Что ж, проблему можно решить.
— Да, но это будет нелегко.
— Ничего страшного, привыкну, — успокоила я.
— Надеюсь.
— Не переживай. Все хорошее когда-нибудь кончается.