Несколько секунд мы нервно разглядывали друг друга. Он попытался, было улыбнуться, но налетел на мой холодный, равнодушный взгляд. Однако сердце у меня пылало. Впервые за всю историю наших отношений я имела над ним власть. По той простой причине, что это он захотел со мной увидеться. Несколько минут мы сидели молча, изучая меню. Потом к нашему столику подошел официант.
— Мне, пожалуйста, трехцветный салат из виноградных помидоров и жаренную на сковороде рыбу-меч, — заказала я.
— Простите, мадам, — официант явно был сбит с толку. — Но этого нет в меню.
— Ну, надо же! — голос мой был сладок до отвращения. — В самом деле. Эти блюда подают в отеле «Уолдорф». Пожалуйста, севрюжью икру и жареную утку с фуа-гра. — Жаль, что у них нет белужьей икры.
— А вы, сэр?
— Копченого лосося и картофельную запеканку с мясом.
— И ты сможешь проглотить все это? — с милой улыбкой усомнилась я, когда ушел официант. — После того, что ты сегодня услышишь, боюсь, кусок не полезет в горло.
— Я знаю, что виноват, — тихо отозвался он. — У тебя есть причины сердиться, Минти. Я этого ожидал.
— Знаешь, — я была сама веселость, — именно сегодня я вообще-то на тебя не сержусь. Ни капельки. Нет, конечно, сердилась, — невозмутимо продолжала я. — Откровенно говоря, Доминик, я так на тебя сердилась, что думала, у меня случится сердечный приступ.
— Извини, — произнес он. И вид у него был виноватый.
— Вообще-то… — я старалась не повышать голоса — ведь Доминик очень неуверен в себе и ненавидит сцены.
— Что? — спросил он.
— У меня даже был нервный срыв после того, что ты натворил. — Он молчал. — Но это так, между прочим, чтоб ты знал. — Я сделала глоток слабогазированной воды и весело продолжала: — Но мы же договорились — без обид. Ты ведь именно так выразился? Без обид? Боюсь, Вирджиния Парк не столь отходчива, как я. — Он налился краской. — Да, Доминик, жаль в этом признаваться, но, несмотря на весь мой печальный опыт, я ничем не смогла помочь бедняжке. Кстати, обручальное кольцо я подарила бродячему музыканту в Париже.
— Минти… — взорвался Дом. Его лицо выражало странную смесь раздражения и раскаяния. Не всякий способен изобразить такое на своем лице, но Доминик может. — Минти, — еще раз попытался он. «Зачем все время повторять мое имя? — подумала я. — Он же не страховой полис пытается мне всучить…» — Минти, — повторил он. — Я понимаю, ты зла на меня, но, надеюсь, не станешь портить вечер.
— О, Доминик, как ты только мог подумать! — медовым голосом укорила я. — Обо мне, которая всегда относилась к тебе по-доброму…
— Да, — кивнул он. — Я знаю.
— …всегда была с тобой очень-очень мила.
— Это правда, — задумчиво признал он. — Ты всегда была Такая добрая и… гм… милая. Поэтому я и захотел снова увидеться с тобой.
— Потому что я милая? Что ж, боюсь, многое изменилось.
— Я и не ожидал, что ты сразу переменишь гнев на милость. Потребуется какое-то время. Я хотел увидеть тебя, чтобы… м-м-м… Я хочу все исправить.
— Мне не дают покоя два вопроса, Доминик, — сказала я, надкусывая булочку. — Первое: почему ты уверен, что сможешь все исправить? И второе: зачем тебе это?
— Потому что… — он тяжко вздохнул — жутко нервничал и не мог этого скрыть. Видели бы вы, как лихорадочно блестели его глаза. Может, от слез? Недовольная собой, я чувствовала, как ледяная корка на сердце потихоньку тает. — Потому что ты мне очень нравишься, Минти, — выдавил он.
— Да ты что!
— Да. И я думаю, что смогу все исправить, — настаивал он. — Когда-то мы были близки. Я хочу вернуть тебя, Минти, потому что совершил ужасную ошибку.
«Совершил ужасную ошибку»? Ужасную ошибку? Почему он не сказал: «Я признаю, что поступил чудовищно»? Мое сердце снова оделось льдом.
— Ты действительно слегка оплошал, Дом, — признала я. — Но не переживай. Все в прошлом.
— Ты серьезно, Минти? — произнес он со смутной улыбкой. — Надеюсь. Но, прежде чем мы окончательно забудем об этом недоразумении, позволь объяснить тебе, что произошло. — Мы? — Позволь объяснить, — продолжал он, — почему мне так плохо. — Значит, ему плохо?
— Хочешь, объясню, почему тебе так плохо? — вспыхнула я. — Правда, извини, объяснять буду со своей, эгоистичной точки зрения. Мне кажется, тебе так плохо, потому что ты бросил меня в церкви в день свадьбы пред лицом почти трехсот человек. Еще тебе плохо, потому что ты даже не соизволил извиниться и ни разу не позвонил, не спросил, как у меня дела. И еще тебе плохо, — добавила я, — потому что мои родители оплатили счет, который, к твоему сведению, перевалил за двадцать восемь тысяч. А еще тебе плохо — опять же с моей, эгоистичной точки зрения, — потому что не прошло и пяти месяцев, как ты обручился с другой женщиной.
— Не будь так жестока, Минти, — взмолился он. — Да, ты права, я чувствую себя униженным. Этого ты и добивалась. Но я получил по заслугам.
— Отлично, Доминик.
Принесли закуски. Он взял нож и вилку, и в глаза мне бросилось золотое кольцо с гербом на мизинце левой руки. Это кольцо он купил в ломбарде, когда ему стукнуло двадцать пять. Оно всегда казалось мне слишком огромным. На гербе была изображена лань с пронзенным стрелой горлом. То же самое он сделал со мной.
— Произошло чудовищное недоразумение, — выдал он, поливая лимонным соком копченого лосося. Недоразумение… Недоразумение? Опять это слово. — Я ошибался и готов нести ответственность за то, что случилось. И хочу заметить, Минти, что ты ни в коем случае не виновата.
— Да что ты!
— Да.
— Ну надо же, какое облегчение, — в моем тоне не было ни капли иронии. — Потому что я думала, будто в чем-то провинилась. Вообще-то, Доминик, этот вопрос мучил меня все эти месяцы.
— Нет, — повторил он. — Это целиком и полностью моя вина. Но есть некоторые смягчающие обстоятельствами я хочу, чтобы ты о них знала.
— Интересно, какие же, — мои брови удивленно изогнулись. Как вы понимаете, дорогие читатели, я торчала в ресторане по одной-единственной причине: надеялась узнать, что же все-таки произошло. — Почему ты сделал это?
— Я был в дерьме по уши. Вот почему. — Он тяжело вздохнул. — Весь мой мир мог рухнуть с минуты на минуту. — Вот это новость! Я была заинтригована. — Случилось кое-что… кошмарное, — проговорил он. — За три недели до свадьбы… это было ужасно. — При одном воспоминании ему, казалось, стало плохо, взгляд потух и помертвел.
Мне вдруг стало его жаль. Ничего не смогла с собой поделать. Я опустила нож и вилку:
— Не знаю, что там у тебя произошло, Дом, но ты же понимаешь, я могла бы тебе помочь.
Он поднял на меня глаза и слабо улыбнулся:
— Да. Понимаю. Но дело в том, что ни ты, ни кто-либо еще был не в силах помочь мне. Это оказалось… — он тихонько застонал — …слишком ужасно, слишком серьезно. И я не хотел вмешивать тебя.
— Так, значит, ты не изменял мне с Вирджинией Парк?
— Нет, — ответил он. — Не изменял. Она вообще ничего не значит.
— Но не для меня. Прежде чем продолжить свой рассказ, может, объяснишь, зачем ты вообще с ней связался?
— Это было… недоразумение, — он раздраженно передернул плечами. — Я не мог здраво мыслить. Переживал разрыв. — Переживал разрыв? Которому сам был причиной? — Она для меня ничто, — твердил он.
— Так в чем же дело? Что такого кошмарного случилось?
— Мне угрожали…
— Угрожали? — изумилась я. О господи… Кто? Мафия? Китайские триады? Якудза? Ирландская республиканская армия?
— Мне угрожали банкротством, — тихо признался он. — Я мог потерять все, что заработал собственными руками. До последнего пенни. У меня хотели отобрать все. И я остался бы у разбитого корыта.
— Почему?
— Мне пришлось бы продать дом, машину, и все равно денег бы не хватило. Пришлось бы распроститься со вкладами в банке и трастовых фондах, продать облигации, потратить сбережения на почтовом счету — все до последнего.