— Но, дорогая, это же правда, — пропел он со снисходительной улыбочкой.
— Сказал, что я слишком много болтаю и не чувствую, когда пора заткнуться.
— Ну, я же был на пределе, — не смутился он. — Сам не понимал, что несу. Пытался придумать повод, оправдания тому, что собирался сделать. К тому же, дорогая, — он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, — ты действительно слишком много болтаешь. Тебе же нравится мести языком, дорогая. Треп, треп, сплошной треп. Коротышка Минти Минтола обожает стрекотать, как сорока. И это меня бесит, дорогая.
— Других это не бесит. Другие думают, что это нормально.
— О, дорогая, — еще раз промурлыкал он. Мой нож завис над тарелкой. Я его опустила:
— Знаешь, Доминик, у тебя сложилось обо мне превратное представление. И не знаю почему.
— Не понимаю, о чем ты, — раздраженно бросил он.
— Ты почему-то решил, с самого начала, что я — глупая курица, все кудахчу и кудахчу, хотя меня никто не слушает. Что я всех уже «достала», как ты говорил. Что я занудствую, тяну волынку, как непрошеный гость.
— Но ты на самом деле много болтаешь, дорогая.
— Это называется беседовать, Доминик, вести беседу. Знаешь, что это такое? Так делают все нормальные люди. И с тобой я попыталась делать то же самое. Чтобы вдохнуть жизнь в наши отношения, понимаешь? Ведь ты все время молчал. Может, тебе просто нечего сказать? Если так, другим людям ничего и не остается, как вести разговор.
— Нет, ты любишь болтать о пустом. Меня это утомляет. Сама знаешь: бессонница, напряженная работа, хоть дома нужно расслабиться.
— Но если все время молчать, напряжение только нарастает. Понимаешь, Доминик, ты даешь волю языку, только когда пытаешься что-то кому‑то навязать. Вот тогда ты заливаешься соловьем. А так тебе и сказать-то нечего, правда?
— Я…
— Ты оставляешь при себе свое мнение, свои взгляды. Тебе не интересно обмениваться мыслями.
Он картинно закатил глаза:
— Просто ты все время болтаешь, и мне не удается вставить хоть словечко.
— Бред собачий! — возмутилась я. — Просто у тебя нет ничего за душой! Тебе лень даже задуматься. Ты — воплощенная серость. Последние пятнадцать лет ты днем зарабатывал деньги, а вечером смотрел «Скай спортс» по телеку. Вот, собственно говоря, и вся твоя жизнь, не считая парочки интрижек и поездок в гольф-клуб на выходные.
— Я…
— Ты неинтересный и неумный человек, Доминик. Честно говоря — не обидишься на откровенность? — ты зануда. Я когда-нибудь тебе говорила? Ты наводишь скуку.
— Я…
— Ты никогда не рисковал. Никогда не делал чего-нибудь экстремального. Даже никогда не путешествовал.
— Только потому, что боюсь летать. Это фобия.
— Нет, не фобия, это всего лишь отговорка. Ты боишься не летать, Дом. Ты боишься того, что ждет тебя после приземления. Ты никогда не бросал вызов самому себе. А уж мне и подавно. Ты такой нудный, Доминик, хоть вой. Ты очень красив, — добавила я. — Но зануда хуже некуда. Когда я была с тобой, мне иногда казалось, что я повешусь от скуки.
— Послушай-ка, Минти, я…
— И все ничего, если бы при этом ты был порядочным и добрым человеком. Но куда там. Ты все время подрывал мою уверенность в себе. Принимал мою доброту как должное. Лишил меня чувства собственного достоинства и значимости. Контролировал каждое мое слово, каждый шаг, даже указывал, как мне одеваться.
— Если тебе было так плохо, что же ты не жаловалась?
— Парадокс, верно? Ты прав. Почему я не жаловалась? Потому что была слишком милой, вот почему. Потому что хотела, чтобы все шло гладко, без проблем. Ненавидела ссоры. Боялась спорить с тобой. Но теперь я уже не боюсь.
— Я заметил.
— Я изменилась, Доминик. Неужели ты не видишь? Ты все время твердил, что мне нужно измениться — так я и сделала.
— Да, знаю. Я впервые заметил это, когда прочитал те статьи. Ты выглядишь по-другому. — Он снова попытался взять меня за руку. — Но я не против, Минти. — Он не против?!
— Я говорю не о внешности, Доминик. Я говорю о внутреннем мире. О том, какая я на самом деле. И я действительно стала другой, изменилась, полностью изменилась. Раньше я была доброй, Доминик. Слишком доброй. Но теперь с этим покончено. Я не стерва, как ты, наверное, подумал. Но и не добренькая. Добрые намерения меня до хорошего не довели. И понадобилось тридцать лет, чтобы понять это.
— Минти, ты просто злишься, — не поверил он. — Наказываешь меня. Я знал, что так и будет, и был к этому готов. На самом деле ты так не думаешь, Минти. Давай посмотрим правде в глаза.
— Давай, раз ты этого хочешь, — спокойно согласилась я. — Правда в том, что ты — козел. Я, в самом деле, так думаю. И если мои замечания оказались несколько резкими, так это оттого, что я знаю: ты лжешь.
— Это неправда, — возмутился он.
— Нет, правда. Ты лжешь с легкостью. Скрываешь свое настоящее имя, врешь про то, в какой школе учился. Я не говорю, что ты придумал всю эту историю с пенсионными фондами, что притворяешься, будто тебе плохо. Но что касается мотивов, которые подвигли тебя сделать то, что ты сделал, все полное вранье. И теперь наконец-то я это поняла. — Положив нож и вилку, я посмотрела на него с тем же дружелюбным выражением, которое старалась удерживать на лице весь вечер. — Ты бросил меня не потому, что хотел уберечь от последствий грядущего финансового кризиса. Просто ты понял — возможно, с некоторым сожалением, — что в твоем нынешнем положении я уже недостаточно богата для тебя.
— Это неправда.
— А мне кажется, правда. Ты сказал, что Вирджиния Парк для тебя ничего не значит. Тоже вранье. Она обмолвилась, что встретила тебя за три недели до нашей свадьбы. И сдается мне — поправь, если ошибаюсь, — что именно тогда, колотясь в истерике, ты решил бросить меня и жениться на ней. Брак с ней отводил угрозу банкротства. Ты мог бы вести роскошный образ жизни, ведь у Вирджинии денег навалом. Вот со мной у тебя бы так не вышло. Со мной ты жил бы обычной жизнью. Еще бы! Мы долго не смогли бы наведываться в бутики на Бонд-стрит.
— Ты ошибаешься, — отпирался он.
— А я уверена, что права. Понимаешь, я недолго разговаривала с Вирджинией. Но этого хватило, чтобы разобраться, что к чему. Она сказала мне, что вы давние знакомые. И еще сболтнула, что сохла по тебе. И вот ты встречаешь ее в июле, она все еще не замужем. Ты понимаешь, что достаточно щелкнуть пальцами, и она прибежит обратно. Но самое важное, ты знал, что она богата. Какая разница, что какое-то время ты не сможешь приносить деньги в дом? У нее и самой этого добра бери не хочу. Так что ты зря кормишь меня жалостными историями.
— Я не собирался жениться на Вирджинии, — окрысился он. — Это было временное умопомешательство, минутное сумасшествие. Она заморочила мне голову.
— В конце концов, ты так на ней и не женился, это верно. Но лишь потому, что понял: тебе ничего не угрожает, кризис миновал. Я только что вспомнила слова Вирджинии. Ты заявил ей, что совершил дурацкую ошибку, и теперь все изменилось. Сказать тебе, что изменилось? Ты больше не нуждался в ее наличности.
— Если бы меня волновали деньги, я бы все равно женился на ней. Представь, как бы я зажил, имея ее деньги вдобавок к моим!
— Действительно. Но ты отчего-то не пожелал жениться и расторг помолвку.
— Ты права, — с горечью в голосе произнес он. — Не пожелал.
— Почему?
— Потому что она заноза, — с ненавистью выпалил он. — Я и забыл, какая она стерва. Все время командует.
— В отличие от тебя, разумеется.
— Она пыталась указывать мне, что делать.
— Какая низость!..
— И говорила, что я делаю неправильно.
— Бедняжка…
— И сама устанавливала правила. Все делала по-своему. Я предупреждал ее, — он повысил голос, — но эта стерва не слушала. Вбила себе в голову, что на медовый месяц мы поедем на Карибские острова. Знала же, что я боюсь летать. Так нет… «Послушай, плевать я хотела на твою фобию, сказала: летим на Барбадос, значит, на Барбадос». А я ответил: «Никуда мы не полетим. Ты хоть знаешь, что половине всех „Боингов» на планете уже двадцать лет? Понимаешь, что количество смертей в авиакатастрофах поднялось до рекордного уровня?» А она в ответ: «Если ты думаешь, что я больше никогда не увижу „Сэнди лэйн»[68], то глубоко ошибаешься. Никаких пререканий. Летим, и точка». Можешь представить, Минти?! — Он нервно ослабил узел галстука. — Она совсем на тебя не похожа, — вкрадчиво продолжал он. — Ты такая милая тихоня, Минти, не то что она.