— Знаешь, мне просто очень-очень не повезло, что я вообще познакомилась с Домиником.
— Нет такой вещи, как невезение, Минти. Есть правильный и неправильный выбор. Мне всегда казалось, что раз уж ты выбрала Доминика, у тебя имелись на то свои причины. Откровенно говоря, он был настоящим гадом.
— Неправда. Он мог быть милым. Иногда.
— Когда? — поинтересовалась она.
Пердита вытянула лапки, как две черные эластичные резинки, и блаженно перекатилась на спину.
— Он был очень щедр. Постоянно покупал мне что-нибудь. Сама знаешь. Дорогую одежду, ту сумку… и вообще, много всего.
— Минти, он их не тебе покупал. А себе. Чтобы рядом с ним ты выглядела «подобающе». Неужели ты не понимала? — спросила она, почесывая животик Пердиты. — Ты же не дура. Я в этом уверена.
— И мы прекрасно проводили выходные за городом.
— Но никогда не ездили туда, куда хотелось тебе. — Я вздохнула. — Гольф, рыбалка… Представляю, как тебе было весело.
— Он очень любил свою маму.
— И Джек Потрошитель тоже.
— Слушай, я не хочу говорить о Доминике. Все это уже в прошлом. Меня бесит, что Джо врет, дискриминирует меня…
— Ты хочешь сказать: клевещет, — поправила Эмбер. — Дискриминация — это совсем другое.
— Какая разница. Мы так чудесно проводили вечер, играли в настольный футбол. А он взял и все испортил. Из-за этой ссоры прекрасный вечер превратился в кошмар. Он говорил чудовищные вещи, — ярость вновь клокотала во мне. — Но я поставила его на место. Более того, — похвалилась я, — высказала все, что о нем думаю, не стесняясь в выражениях.
— О господи… Так позвони ему завтра и извинись.
— Что?
— Извинись перед ним утром и скажи, что была неправа. Похоже, ты на самом деле была неправа. К тому же и нагрубила.
— Но он тоже мне нагрубил! Он вел себя ужасно. Перевернул все с ног на голову. Выставил меня каким-то монстром.
— Позвони ему завтра.
— Это исключено.
— Ну, тогда послезавтра. Только обязательно извинись. Потому что, скажу честно, мне кажется, он был прав. Спокойной ночи, Минти.
И она выключила свет. Взяла и выключила свет! Оставила меня сидеть в темноте. Я была в бешенстве. И стала придумывать, какую бы гадость ей сказать. Но ничего равноценного в голову не приходило. Только когда я уже взялась за дверную ручку, меня осенило. Я измыслила нестерпимое оскорбление.
— Твоя кошка совсем разжирела, — выпалила я.
Т. С. Элиот[72] был прав. Апрель и вправду самый жестокий месяц. Если у вас депрессия, как у меня сейчас, при одном виде всех этих нелепо жизнерадостных нарциссов, покачивающих вульгарными головками, как проститутки на бульваре, вас уже тошнит. Вам становится хуже от одного их вида. И от вида тюльпанов тоже. А также этих тошнотворных сахарно-белых соцветий вишни, которые скоро порозовеют.
Радости весны прошли мимо меня: слишком много навалилось забот. Во-первых, папа вел себя очень странно. Во-вторых, я поссорилась с Джо, который мне раньше вроде бы нравился, и даже очень, а теперь не нравился совсем. В-третьих, я не разговаривала с Эмбер, потому что она посмела нагло меня поучать и тогда я обругала ее кошку, поскольку а) хотела сказать что-нибудь обидное и б) это была сущая правда. Кошка действительно разжирела. Но Эмбер лопалась от злости. Я попала в самое больное место. Поэтому теперь она ужасно дулась. Не выходила из своей комнаты — то есть моей комнаты, но это уже совсем другая история, — и я понятия не имела, что там делается. Прошло уже несколько дней, и все без изменений. Может, она обдумывала сюжет нового романа — упаси боже! — или зависала в Интернете. Так или иначе, со мной она разговаривать не желала.
Вот такая неприятная ситуация. Ледяное молчание уже начало меня напрягать. Наконец сегодня утром лед тронулся.
— Прости, Минти, — произнесла Эмбер с нехарактерным для нее, но все еще холодным смирением, спустившись на первый этаж. — По-моему, мне нужно перед тобой извиниться.
«Ничего себе!» — проскрипел Педро. Я тоже удивилась.
— Все в порядке, — сказала я, протягивая попугаю кусочек яблока. — Откуда тебе было знать, что Джо такой отморозок.
— Я не о Джо говорю, — сказала она. — И он не отморозок. По крайней мере, мне так кажется. Нет, я имею в виду Пердиту. У нее действительно… м-м-м… лишний вес.
— Ты хочешь сказать, она наела брюхо.
— Без подробностей, Минти.
— Открой глаза, так оно и есть.
Пердита сидела на подоконнике, подставив маленькую блестящую черную мордочку солнцу с выражением непостижимого блаженства. Она спрыгнула и пошла на кухню, держа хвост под углом девяносто градусов и громко мяуча — требовала еды.
— Все жиреет и жиреет, — задумчиво проговорила я.
Кошку уже заносило под тяжестью собственного веса. Она резко плюхнулась на пол, будто любое движение давалось ей с большим усилием.
— Да, слишком много сардинок, — признала Эмбер. — Вот в чем проблема. Она их обожает, но придется посадить ее на диету.
— Может, это возрастное? — предположила я. — Ты же говорила, что она опережает в развитии кошек своего возраста.
— Странно, что она не везде толстая, — озадачилась Эмбер и взглянула на меня. — Вроде только низ живота. О господи…
— Что?
— А если у нее опухоль? — На лице Эмбер застыл ужас. Глаза наполнились слезами. — Что, если у нее рак, Минти?
— Не глупи. У нее же ничего не болит. Вообще-то, вид у Пердиты был очень довольный.
Она легла на пол, перекатилась на бок, и живот перекатился тоже. Забавно. Я заметила, что соски у нее набухли и стали похожи на два ряда розовых пуговиц. А на мордочке блуждало виноватое, вроде как неуверенное выражение. И внезапно до меня дошло. Словно в голове включилась электрическая лампочка.
— Она залетела, — объявила я.
— Что за глупости, — фыркнула Эмбер. — Она сама еще ребенок.
— Нет, по-моему, она беременна, — повторила я. — И она уже не ребенок, а тинейджер. С какого возраста кошки беременеют?
— Не знаю, — ответила Эмбер. Потом исчезла, вернулась с книгой «Все о кошках» и стала лихорадочно перелистывать страницы. — Тут написано… с шести месяцев. — Она опустила книгу. — А Пердите, по меньшей мере, семь.
— Тогда все понятно. Она не жирная, а просто ждет котят. Лори же сказал, что нужно ее стерилизовать, а мы об этом не подумали. Забыли.
— Это ты виновата, Минти, — напала Эмбер.
— С каких это пор я должна заботиться о твоей кошке?
— У меня и без этого хлопот хватало.
— А у меня нет, что ли?
— Ты должна была мне напомнить.
— Ага.
— О'кей, о'кей, мы обе виноваты.
— Очень благородное решение, — похвалила я.
— И что же нам делать?
— Ждать.
— Сколько?
Я сверилась с кошачьей книгой:
— Тут написано, период вынашивания равен шестидесяти пяти дням.
— Да, но Минти…
— Что?
— Мы же не знаем, как давно она беременна.
— Давай позовем Лори. Он наверняка скажет.
— Давай. Позвони ему.
— Нет, сама позвони. Ты же ему нравишься.
— Но он мне не нравится.
— Почему?
— Ой, не знаю, — поморщилась она. — Почему люди вообще не нравятся? Какая разница, Минти… Позвони ему! А потом позвони Джо.
— Зачем это мне звонить Джо? Он наговорил мне кучу гадостей.
— Он сказал все это только потому, что ты ему очень нравишься.
— Неужели? — вздохнула я.
— Да. Это же очевидно. Иначе он не стал бы волноваться.
— Правда?
— Конечно. И дураку ясно: ему не наплевать на тебя, вот и высказался. К тому же он был прав, Минти, как ты думаешь?
Я опустилась на стул рядом с клеткой Педро.
— Да, — тихо признала я. Пол опять начал расплываться перед глазами. — Он был прав, — хрипло произнесла я и посмотрела на Эмбер. — Я мелочная. Это правда. Я не любила Доминика и не уважала его. По правде говоря, я его презирала. Но все спускала ему с рук, потому что он казался мне… подходящей партией. И вот — какая ирония! — оказалось, что и это одна видимость. — Признание отняло у меня все силы, во рту появился привкус пепла. Мне было ужасно стыдно.
— Не переживай, Минти, — утешила Эмбер, обняв меня одной рукой. — Все мы совершаем ошибки. Но, по крайней мере, еще не слишком поздно, — весело сообщила она. — Тебе только и нужно, что позвонить Джо.
— О'кей, — кивнула я, шмыгая носом. — Так и быть. Но сначала ты позвонишь Лори.