Алена только начала выбираться из-под лестницы, как вдруг наверху снова загрохотала дверь, потом послышались торопливые шаги, вернее, прыжки по ступенькам, и мимо нее промчался мужчина в черной рубашке. Этот выскочил на улицу так же стремительно, как и первый. Кроме черной рубашки Алена успела разглядеть его коротко стриженную темноволосую голову, а больше ничего.
Наша героиня только-только выбралась из-под лестницы, как этот мужчина снова ворвался в подъезд. На лице его была ярость. Набычившись, он сверкнул на Алену глазами и помчался наверх. Дверь этажом выше предсказуемо грохнула – на сей раз закрылась.
Алена взглянула в зеркальце, убедилась, что ее сияющая внешность в небольшой катастрофе не пострадала, и пошла к двери, гадая, что делать с найденным ключом. На стене висели в ряд почтовые ящики с табличками и фамилиями жильцов. Подумав, Алена опустила ключик в ящик библиотеки. Милые дамы станут проверять почту, найдут ключ и сами решат, как с ним поступить. Алена Дмитриева сделала свое дело – кто может, пусть сделает лучше.
Она вышла из подъезда и приостановилась, размышляя, какой дорогой вернуться домой.
Вариантов было три. Самый простой – повернуть направо, под виадук, выйти на проспект Гобелен и там сесть на метро – Алена отвергла сразу: хотелось прогуляться по любимому городу пешком. Она решила пойти через бульвар Араго, бульвар Монпарнас, бульвар Распай, улицу Вожирар до Люксембургского сада, а потом совершить променад по бульвару Сен-Мишель, набережным Сены и авеню Опера.
Предвкушая это удовольствие, она повернула за угол и чуть не столкнулась нос к носу с человеком в красной футболке. За ним тянулся шлейф такого сладкого аромата, что наша героиня мигом узнала и футболку, и того, кто сбил ее с лестницы и даже не подумал принести извинения.
Алена повернула назад и пошла за ним. Может, хотела выбить это извинение у него силой. Может…
Она не успела понять, зачем это делает. Зато успела увидеть, как человек в красной футболке замер, не дойдя до двери подъезда, странно крутнулся вокруг своей оси, а потом вытянулся и рухнул навзничь, тяжело стукнувшись головой о каменный бордюр тротуара. Руки и ноги его нелепо задергались.
Конечно, Алена Дмитриева в жизни пережила немало приключений, но все-таки осталась обыкновенной слабой женщиной, а потому ее поразил самый натуральный столбняк. Мгновенно вокруг собрались испуганные прохожие, а из подъезда выскочил человек в черной рубашке, склонился над лежащим и принялся искать его пульс то на горле, то на запястье, то почему-то на животе.
Собравшиеся французы куда-то суетливо звонили, наверное, вызывали «Скорую», и, кажется, никто, кроме Алены, не замечал, что человек в черной рубашке не столько щупает пульс, сколько обшаривает карманы этого, с приторным парфюмом, лежащего на земле.
Стоило Алене об этом подумать, как темноволосый поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. Что-то настороженное и даже угрожающее мелькнуло в его взгляде… Алена отпрянула за угол – и ринулась наутек со всей скоростью, на какую только была способна. Более или менее она успокоилась только около Люксембургского сада, в этом невыносимо прекрасном уголке Парижа.
Какое счастье снова оказаться в этом городе! А завтра она поедет в Бургундию! И в сумке лежит книжка, прочесть которую она так давно мечтала!
Мужчины в красных футболках и черных рубашках были благополучно забыты.
«Из воспоминаний об М.К.»
Мы познакомились с М.К. в декабре 1939 года в вагоне поезда, которым ехали из Парижа в Ле Везине. Впрочем, я заметила ее еще в метро по пути на вокзал и постаралась попасть в тот же вагон, а потом села на жесткое деревянное сиденье напротив. Она не обратила на меня внимания – сразу задремала, опустив на глаза поля мягкой шляпы, скрывая свое усталое лицо и слипающиеся глаза. Путь из Ле Везине до Парижа и обратно сделался теперь утомительным. Жители этого уютного пригорода прежде ездили в столицу на собственных автомобилях. Однако времена настали тяжелые, бензин сделался баснословно дорог, и хотя поезда постоянно опаздывали, в вагонах было холодно, а на платформах и улицах в ту непривычно студеную зиму наметало сугробы, приходилось пользоваться тем единственным транспортом, который был нам доступен.
Выбирать не приходилось – шла так называемая drôle de guerre, «странная война». Моя приятельница Нина Кривошеина называла ее «чу́дной войной». Вообще-то слово drôle можно перевести как «смешная», но это время никто, даже Чарли Чаплин, не назвал бы смешным. Гитлеровцы стояли на границах Франции, иногда шли небольшие бои, правительство надеялось невесть на что, а в это время фашисты отменно подготовились к вторжению.