Выбрать главу

— Кошка у нас недавно окотилась. Приблудная. В дом не приглашали, так она за углом, в лопухах у бани. Ночью сын услышал шум во дворе, выглянул, а крохобор кротовиной, — Смых указал глазами на копье, обломанное с одного конца, — котят нанизывает. Все крохоборы как стемнело — стали в полях-то. Нескольких еще засветло на двор привели, которого подлатать, а которому груз взять с утра. Вот один и взбесился.

— Кто это… Крохобор? Как это взбесился? — пробормотал десятник, сглотнул и аккуратно поставил жуткий вертел у стены дома.

— А так. Не заснул он с сумерками. Занятие вон вишь, себе нашел, пока по двору слонялся. Ну сын на шум выскочил, сгоряча ему кротовину отломил. Крохобор вроде затаился, застыл посреди двора как положено, а утром голову ему расшиб ступоходом, когда тот ворота открывал. Лекарка сказала, что еще немного — и конец, — старик вытер нос рукавом, сплюнул и продолжил. — А так ничего, вроде живой. Только без глаза остался. Не зря я решил сразу к Нодару не ехать — сперва к лекарке.

— Послушай, почтенный Смых, — неуверенно сказал десятник, — а не было ли у твоего сына… Старшего?

— Среднего.

— Среднего… врагов или недоброжелателей каких? Может, ссорился он с кем недавно или девушку какую вниманием одаривал?

Старик прищурился и плюнул второй раз.

— Надо было к Нодару ехать, как лекарку привез, — сказал он, обращаясь к высокому крепкому забору, подобрал вертел с кошачьими трупиками и пошел вглубь двора, не оглядываясь. Десятник покачал головой.

— А чего от меня хотел, хозяин? — крикнул он Смыху вслед.

— А грохни его, крохобора этого для начала. Там поговорим, коли выживешь, — бросил тот через плечо и скрылся за сараем, потеряв к блюстителю порядка всякий интерес. Десятник постоял посреди чужого двора, пожал плечами, отстегнул от перевязи боевой посох и пошел обратно на поле, покрепче ухватив поводья гнедого жеребца. Шустра белобрысая. Не зря ее старик при конюшне держит. Бока у гнедого блестят, грива расчесана, морда довольная. Была. Пока за ворота не вышли. Захрапел гнедой конь, заржал, передние ноги расставил и уперся как баран. Пришлось к рябине привязать у края пыльного проселка.

«Но-но, Чибис, чего это ты? Кобыла тебе дедова нашептала дурь всякую»? — проворчал десятник и зашагал дальше в одиночестве. Не станет Смых ни на какие вопросы отвечать и своим не позволит, пока не сделаешь, что просил. Пострадавшего бы допросить сначала, да кто ж к нему пустит!

Десятник озадаченно почесал затылок. Ноги у крохоборов — тощие жерди, на концах разволокненные, чтобы посадки не портили. Сыновья старого Смыха — дюжие молодцы, в отца. В кабаке постоялого двора «Вьюгокрут» господин десятник этой зимой лично наблюдал, как младшенького в пьяном угаре оглоблей отходили. Так тот поднялся, на двор вышел, снегом морду протер, и так бока намял обидчикам, что лекаря вызывали. И не знахарку местную, а мастера из Упряжного. И не Смыхову отпрыску, а троим залетным. Десятник тогда еще вмешаться хотел, но люди добрые вовремя отговорили.

«Это что же получается? — бормотал законник, второй раз шагая от фермерского дома к злосчастному брюквенному полю. — Сначала крохобор день с ночью попутал, затем вместо того, чтобы кротов под землей в норах бить — кошку без потомства оставил, а когда ему кротовину отломали — осерчал? Так что ли»? Он представил, как на рассвете дощатый сельскохозяйственный помощник затаивается у ворот, поднимает правую переднюю ногу, обламывает ступоходную кисть о голову добра молодца, острым деревянным колом прицельно бьет его в глаз и… уходит в поле на работу. Ой, темнит старый Смых! Или сынок его. И месяца не пройдет, как наткнется кто-нибудь случайно в оврагах дальних на пару-тройку безымянных трупов, волками обглоданных.

Семейство в округе известное, спуску никому не дает. Говорят, когда сам Смых еще юнцом несмышленым был, его дед с братьями, зятьями и прочими родственниками на Черной плеши банду нежити положил. Тварей пожег и порвал так, что припоздавшие королевские стражники только руками развели. Послонялись по округе, поблестели серебром, страху на окрестные хутора и фермы нагнали, да и убрались ни с чем в свои туманные проходы. Не без пользы конечно. Потом почти год спокойно люди жили. Ни осколочных караванов нелегальных, ни беглых каторжников, ни ворья мелкого, ни лошадников на пятьсот миль вокруг видно не было. А леса стояли тихие — словно и не колдовские вовсе!

Десятник остановился на краю поля, глядя на стройные ряды зеленых кустиков, сизых у самой земли. Крохобор трудился на дальних междурядьях с завидным усердием и неутомимостью. Десятник прикинул расстояние. На этакую рухлядь с запасом хватит. Как бы урожаю не навредить. А то кончится дело неустойкой. Смых за порченную кормовую брюкву возьмет как за отборную, и никто ему слова поперек не скажет. И прощай жалованье за июль и новая крыша…