Джулия Дин Смит
«Мудрец острова Саре»
Глава 1
Сестра Катрин выскочила из кельи и захлопнула за собой дверь, о которую тотчас разбился глиняный кубок.
— И держись подальше, лживая кровопийца! — раздался изнутри пронзительный крик. Вслед полетел еще один сосуд, вдребезги разлетевшись о железный косяк. — Держись подальше и оставь меня в покое!
Пытаясь сохранять спокойствие, Катрин задрала кверху подбородок и сдула со лба белокурый локон, выбившийся из-под плата. Тонкие ноздри раздувались от негодования.
— С радостью, — парировала она, однако голос дрожал, и ответ прозвучал неубедительно.
Юная монашка, не тратя времени, опустила засов, чтобы разгневанная узница не вырвалась наружу. Сестра Катрин перевела взгляд на небо.
— Господи, дай мне силы.
Она втянула тонкие дрожащие пальцы под широкие рукава и поспешила вдоль коридора гостевого крыла монастыря. Полы строгой серой рясы тянулись по полу точно журчащая вода.
— Ой!
Завернув за угол, Катрин вздрогнула от испуга: она едва не натолкнулась на двух женщин, тихо приблизившихся с другой стороны. Одна из них — полная суровая мать-настоятельница средних лет, другая — пожилая худышка с горбатой спиной, кожа на лице ее была туго натянута и испещрена морщинами, напоминая известняковые стены коридора. На обеих были простая серая мантия и накрахмаленный белый плат — одежда ордена, лишь по черному палантину, перекинутому через плечо первой, можно было догадаться о ее принадлежности к высшим чинам монастыря Святого Джиллиана.
Сестра Катрин приложила руку к груди — сердце учащенно билось, — затем опомнилась и почтенно опустила голову:
— Доброе утро, мать-настоятельница. Доброе утро, сестра Эдвина.
Настоятельница Мария-Елена молча кивнула, заметив растерянность на лице молодой монашки. Недовольно сложив губы, она бросила взгляд на коридор, откуда пришла Катрин. У матери не было сомнений, что — или, точнее, кто — мог довести девушку до такого нервного состояния.
— Как она сегодня? — спросила Мария-Елена.
— Боюсь, хуже, чем когда-либо, — ответила Катрин, усталой рукой заткнув выбившийся локон под плат. — Вчера вела себя весьма тихо, но сегодня…
Монашка прикусила дрожащую нижнюю губу, однако не смогла подавить горечь, и слова полились как яд из разбитого сосуда:
— Да простит меня святой Джиллиан, но мне иногда кажется, что я ухаживаю за самим дьяволом!
— Катрин! — Настоятельница окинула ее проницательным взглядом сверкающих карих глаз. — Не говори такое всуе. У дьявола есть уши, и за подобную дерзость он может послать тебе в попечение беса.
Монашка опустила овальное лицо, тотчас раскаявшись, и шмыгнула носом.
— Простите меня, — пробормотала она. — Мне следует проявлять больше сострадания.
Настоятельница Мария-Елена прислушалась: из коридора доносилось слабое пение, жуткая мелодия иногда прерывалась взрывами смеха. Лицо ее помрачнело.
— Мы должны сострадать любой Божьей твари, сестра Катрин, — задумчиво произнесла она. — Однако принцесса Атайя к ним не относится. — Настоятельница улыбнулась монашке в знак прощения. — Я только хочу сказать, что не нужно призывать в нашу обитель дьявола. Нам забот и от его отродья хватает.
Мария-Елена повернулась к пожилой женщине:
— Пойдем, Эдвина. Посмотрим, как поживает ее высочество.
Силясь улыбаться, сестра только недовольно поморщилась, лицо превратилась в высохший фрукт.
— А утро так хорошо начиналось, — произнесла Эдвина, чтобы никто не услышал.
— При всем уважении к вам, мать-настоятельница, — дерзнула сказать Катрин, взволнованно ломая руки, — не думаю, что будет мудро…
— Успокойся, Катрин… ты слишком возбуждена! Я видела ее всего десять дней назад. Насколько ей могло стать хуже?
В глазах Катрин мелькнуло отчаяние.
— Пожалуйста, молю вас…
После сурового взгляда настоятельницы отпали все возражения.
— Иди переоденься, сестра Катрин, — резко велела Мария-Елена. — На твоем платье пятна.
Юная монашка посмотрела на жирные разводы — след от кушанья, которым запустила в нее Атайя, — и покраснела.
— Да, госпожа, — ответила она, поклонилась и с заметным облегчением засеменила прочь.
По коридору опять зазвучало жуткое пение, настоятельница рассеянно поправила епитрахиль. В каменных стенах эхо походило на вопль призрака, совершающего утренней променад по замку.
— Возможно, сестра Катрин права, — сказала Эдвина и коснулась костлявыми пальцами руки настоятельницы; ей было страшно входить в келью Атайи без вооруженных мужчин за спиной. — Хоть король и пытался убедить нас, что чары его сестры здесь не действуют, я все же боюсь…
— Вздор, — уверенно ответила настоятельница, снова задрав подбородок. — Без своей магии Атайя Трелэйн всего лишь умалишенная. Да, она сумасбродна, но все, что она может, так это выругаться и запустить кубком, что уже не раз делала.
Мария-Елена с невозмутимой уверенностью пошла вперед, и Эдвина недовольно последовала за ней, слегка прихрамывая.
На самом деле настоятельница беспокоилась, хотя и не хотела никому показывать этого. Состояние принцессы ухудшалось с каждым днем. Она все реже осознавала, где находится, не помнила имен сестер, которые за ней ухаживают. Все чаще бессмысленно что-то лепетала, разговаривая сама с собой. Одно неправильно подобранное слово могло привести ее в ярость. Тогда Атайя била вдребезги посуду до последней тарелки. Мария-Елена понимала, что нужно что-то сделать и как можно быстрей, не только ради Атайи, но и ради спокойствия всех монашек обители Святого Джиллиана.
Сначала дела обстояли не так уж плохо. Три месяца назад, когда король Дарэк привез в монастырь свою непокорную сестру, она находилась в полном здравии и не имела никаких признаков душевного расстройства. Правда, была угрюмой и беспокойной, но его величество сказал, что это ее обычное состояние уже двадцать один год, то есть с рождения.
Приехала ясно мыслящей, нормальной девушкой — насколько вообще нормальным может быть лорнгельд, — думала настоятельница, — спокойно разговаривала с монашками, когда удосужится. Король не упоминал ни о какой болезни души или тела, поэтому Мария-Елена была уверена, что столь неожиданная потеря рассудка — Божье наказание за грехи.
Тяжкие грехи! Несмотря на юный возраст, Атайя обвинялась в убийстве отца, ереси, государственной измене и множестве менее серьезных преступлений. И все из-за того, что отказалась верить в злое начало своих магических сил. Еще и умудрилась учить доверчивый народ Кайта искусству колдовства, заставила поступиться словом Божьим и заняться уловками дьявола.
Колдовство — дар божественный? Знак всевышней благодати? Настоятельница задрожала. Если лорнгельды поверят в такие вещи, то могут стать поистине опасны.
А их и без этого есть за что бояться.
Мария-Елена и сестра Эдвина остановились перед обитой железом дубовой дверью в стене из песчаника. Смех и пение утихли, сменившись зловещей, почти осязаемой тишиной.
— Его величество полностью уверен, что она лишена чар? — проговорила Эдвина, нарушив молчание.
Сестра тревожно ломала пальцы так, что они хрустели.
— Сколько раз мы говорили на эту тему? — мягко упрекнула настоятельница. — У короля нет ни тени сомнения. Чародей, наложивший на Атайю заклинание блокировки, сказал королю, что снять его можно только таким же путем. И сделать это могут лишь несколько магов. Поскольку тот чародей уже мертв, то Атайя в безопасности.
И мы тоже, подумала Мария-Елена. В записях монастыря числилось, что Атайя приехала сюда по собственному желанию (заключение в обители запрещено каноническим правом), но настоятельница, Эдвина, Катрин и любая монашка Святого Джиллиана знали, что принцесса такая же узница, как любая из бедняг, что гниют в темнице под замком короля в Делфархаме. Атайя находилась здесь не для искупления грехов, в чем король Дарэк хотел убедить народ, а в наказание за неповиновение. Его величество пожелал, чтобы она отреклась от своей веры в божественность магии, в противном случае ее ждала смерть на костре. Когда же он привез ее на площадь города Кайбурна — прямо в сердце ее ребяческого бунта, — Атайя удивила собравшихся там людей: вместо того чтобы исполнить королевскую волю, она последний раз попыталась навязать им свое пагубное учение. Дарэк не захотел делать из нее святую мученицу и потому упрятал в стенах монастыря, где сестре суждено было провести оставшуюся часть жизни, размышляя об ошибочности своих убеждений в колдовстве и моля Бога о прощении.