Выбрать главу

Кьюлаэра знал, кого они искали - командиров. Некий командир почему-то приказывает им сдаться, после чего исчезает. Гормараны кричали, пытаясь услышать объяснения от других командиров, но никто не отвечал им. Как же так? Один из пленных кочевников, один из их рабов встал теперь над ними и говорит, что все командиры погибли! Они рыскали повсюду, искали, путались ведь это были люди, которых готовили только к одному - подчиняться; этих солдат никогда не учили самим отвечать за себя, приучали не думать. Думать за них должны были командиры.

Теперь командиров не стало.

Гормараны, неспособные ничего придумать сами - или боясь действовать, - побросали топоры и подняли руки вверх.

Кочевники разразились победоносными криками. Китишейн что-то сказала человеку в желтой рубахе, и тот громко перевел:

- Возвращайтесь в свои дома! Сидите на своих кроватях! Ждите, когда командиры скажут вам, что делать!

Солдаты тупо повиновались: повернули и зашагали к своим баракам.

Как только они отошли подальше от ворот, Кьюлаэра бросился к тому месту, где упал Атакселес, держа Коротровир наготове, чтобы дать шаману отпор, если тот придет в сознание. Лестницу, ведущую к парапету, он преодолел легко, но Лтакселеса не нашел. Он опоздал; его враг снова исчез.

Переводчик узнал об Атакселесе больше, просто расспросив солдат. Они отвечали ему с готовностью, даже с бахвальством.

- Он - жрец Боленкара, - сказал Роннар. - Он - великий чародей, он не просто шаман, он находит наслаждение в мучениях своих врагов.

Лицо Йокота потемнело, когда он услышал это Он уставился в ночь за окном дома старшего командира. Прежний его владелец уже лежал в неглубокой могиле за полосой вспаханной земли. Гном повернулся к Роннару и спросил:

- Правда, что он приносил живых людей в жертву Боленкару, убивая их медленно и жестоко?

- Правда, - мрачно ответил Роннар. - Откуда тебе это известно, шаман?

- Потому что я знаю, что такое мучитель, а Атакселес - из этих. Йокот выглядел так, будто ему хотелось отплеваться. - От этих жертвоприношений толку, конечно, было немного - у Боленкара есть сила, но он не улин и почти не способен этой силой поделиться. Кроме того, он не собирается делать кого-либо из своих любимцев сильнее, чем это требуется. Но я подозреваю, что Атакселес тешил себя мыслью о том, что такие жертвоприношения повышают его силу, либо, если он даже понимал, что это не так, чужая боль приносила ему такое наслаждение, что ему хотелось убивать и убивать без конца.

- Значит, он - воплощение Зла, - мрачно сказала Китишейн.

- Наверняка, - угрюмо согласился Йокот и повернулся к Роннару. - Все жрецы Боленкара столь гнусны или он был каким-то особенным?

- Он главный из его жрецов, - ответил Роннар. - Солдаты называют Боленкара Багряным...

- Так называли Улагана. - Кьюлаэра вспомнил, что это имя упоминал Миротворец.

- ..и поэтому Атакселеса прозвали Багряным Жрецом, - закончил Роннар.

- Но что он делал здесь, на маленькой пустынной заставе? - спросил Кьюлаэра.

- Искал людей для жертвоприношений, - ответил Ио-кот, и Роннар кивнул и начал что-то объяснять.

Лицо Юзева потемнело, он перевел слова Йокоту, лицо которого застыло, от злости гном с трудом выговаривал слова.

- Отряд, на который мы напали из засады, был послан не для того, чтобы подавить восстание, - он искал жертвы для алтаря Боленкара. Если бы им удалось пленить бунтовщиков - хорошо, но, если бы они нашли мирных пастухов, они бы и этим удовлетворились.

Юзев произнес какие-то слова - тихо, но страстно.

- Что он сказал? - спросила Китишейн.

- Ничего такого, что стоило бы переводить, - ответил Йокот.

Глава 26

Роннар носил желтую рубаху потому, что солдаты заставили осевших в крепости кочевников перекрасить одежды, чтобы гормараны могли отличать "диких" Людей Ветра от прирученных. Все оседлые кочевники были за то, чтобы сжечь эту одежду и скроить новую, но Китишейн не позволила им этого сделать: одежда могла создать у гормаранских солдат впечатление, что они разговаривают не со свободными людьми, а с пленниками.

Все без исключения оседлые кочевники пожелали освободиться. Когда они попали в плен, солдаты стали вести себя с ними жестоко - надменные и высокомерные, они избивали всякого, кто осмеливался с ними не согласиться, убивали каждого, кто отказывался жить по гормаранским законам, брали себе любую приглянувшуюся женщину. Бывшие Люди Ветра все как один были счастливы вновь стать кочевниками Они собрали свои пожитки, забрались на солдатских лошадей и ускакали в пустыню, оставив гормаранов без средств передвижения и без еды, кроме сложенных на складах запасов или зреющего на полях урожая.

- Пусть узнают, что значит жить в пустыне, - сказала Китишейн, и кочевники ответили ей радостными криками, но когда они поскакали прочь, Китишейн оглянулась и увидела, как несколько солдат ходят по полю. Она показала на них Кьюлаэре со словами:

- Похоже, когда-то эти люди были земледельцами.

Кьюлаэра кивнул:

- И снова станут ими. По правде сказать, Китишейн, многие из них вовсе не выглядят расстроенными из-за отсутствия командиров.

- И из-за того, что им не надо возвращаться в Гормаран, - кивнула Китишейн. - Мы думали, что причиним им боль, а сделали доброе дело, Кьюлаэра. Разве это плохо?

Воин улыбнулся:

- Наверное, нет, любимая.

Она удивленно посмотрела на него, а потом ответила на его взгляд робкой улыбкой.

***

Итак, они поскакали назад в пустыню, втрое увеличив свою численность у покоренной крепости жило два племени. Юзев, казалось, очень понравился Вире; она скакала с ним рядом, не теряя, правда, осторожности, и пыталась научить его своему языку. А он в ответ учил ее своему. Через несколько дней все северяне обменивались словами с Людьми Ветра. Мало-помалу создавался общий язык. Мало того: оседлые кочевники учили всякого желающего гормаранскому. Самыми лучшими учениками были, конечно, Юзев и Йокот, но и Кьюлаэра с Китишейн не отставали от них, а Луа на удивление легко впитывала оба языка. Она определенно училась быстрее - так быстро, что через несколько дней уже свободно болтала с женщинами-кочевницами. Ей так важно было поддерживать окружающих и завязывать отношения, что она не могла позволить, чтобы ей в этом помешала такая мелочь, как незнание чужого языка.