— Это ты поступил дурно, что заставил его гоняться за мной, — возразил Кьюлаэра, а потом вспомнил, что человек, с которым он разговаривает так неуважительно, — легендарный герой Огерн, тот самый, что так долго пробыл в заколдованном сне, тот самый, что когда-то повел войска на самого Улагана!
И все же в глубине души Кьюлаэра не мог до конца в это поверить; старик нисколько не изменился, говорил так же, как говорил всегда. Он был Миротворцем, Миротворцем он и останется навсегда для Кьюлаэры. Кьюлаэра набрался смелости и спросил:
— Ты не можешь позволить мне приступать к делу?
Мудрец вздохнул.
— Я потратил столько сил, чтобы превратить тебя из животного в человека, Кьюлаэра. Мне не хотелось бы увидеть, как плоды всех моих трудов будут уничтожены одним ударом дубины Боленкара.
Эта мысль поразила Кьюлаэру; на какое-то время он лишился дара речи, потом начал готовить очередное возражение, но мудрец улыбнулся и сказал:
— До рассвета уже недолго, а нам завтра долго идти. Спи.
Когда Кьюлаэра очнулся, небо было залито алыми красками зари, а Миротворец пинал его ногой:
— Просыпайся, воин. Ты отдохнул столько, сколько вышло, и лишь по собственной глупости не больше.
Кьюлаэра вскочил на ноги, вяло огрызаясь, а когда завтрак был закончен и они с Китишейн зашагали вслед за Миротворцем, девушка спросила его:
— Ты плохо спал?
— Не плохо, нет. Странновато, но не очень плохо, — вот, и все, что мог он ответить.
Что не означало, конечно, что он собирается сдаваться. Вечером он немного вздремнул во время ужина, потом рассказал несколько историй, а когда все легли спать, Кьюлаэра попробовал новую уловку. Он сказал, что первую стражу берет на себя, сел у огня, стал смотреть по сторонам и поддерживать огонь, пока не убедился, что все, даже Миротворец, уснули — хотя, по правде говоря, Кьюлаэра начал сомневаться, можно ли было Миротворца вообще когда-либо счесть спящим. И все же еще раз попытаться стоило.
Оставить друзей без дозора он, конечно, не мог и поэтому положил у костра несколько сосновых шишек так, чтобы через некоторое время они вспыхнули и шумно взорвались. Затем Кьюлаэра встал и ушел в ночь — на этот раз спустился на лед замерзшего ручья.
Было скользко, поэтому он шел осторожно, — лед был гладок и чист, и он продвигался вперед гораздо быстрее, чем если бы ему пришлось идти по заметенной снегом каменистой тропе. Он шел вперед и вперед, следуя изгибам и поворотам ручья, готовый за каждым поворотом увидеть Миротворца. Серебряная луна поднялась, чтобы осветить ему путь.
И конечно, голос за спиной раздался совершенно неожиданно:
— Решил провести еще одну бессонную ночь, Кьюлаэра?
Воин подпрыгнул на фут от земли и, приземляясь, развернулся, но никого не увидел.
— Где ты, Миротворец? — воскликнул он.
— Я в лагере, — сказал голос за спиной.
Кьюлаэра еще раз развернулся и снова никого не увидел.
— Я что, никогда не смогу от тебя избавиться?
— Никогда, — решительно произнес голос мудреца. — С этого дня я всегда буду с тобой, Кьюлаэра, на самом деле я уже несколько месяцев с тобой. Теперь внутри тебя всегда будет жить что-то от меня, и я везде смогу найти тебя.
Кьюлаэра выругался.
— Ну, что, мне нужно встать, чтобы привести тебя назад? — проворчал Миротворец.
— Да нет, не стоит, — прорычал Кьюлаэра, повернулся и пошел туда, откуда пришел. Через некоторое время он спросил:
— Миротворец?
— Я все еще с тобой, — ответил голос.
— Как тебе удалось переделать меня?
— Строгостью, — ответил Миротворец. — И тем, что я показал тебе мир таким, каким его видит тот, кто слабее. Тем, что показал тебе, что каждый в ответе за свои действия. Тем, что лишил тебя самодовольного взгляда на себя самого, уверенности, что ты лучше других, и заставил тебя относиться к себе как к ничтожеству... — Проснулась застарелая злоба. — Затем, показав тебе все твои дурные стороны, я принял облик охотника, который подговорил тебя убить меня, а потом обворовал тебя. — Злость стихла — Потом я объяснил тебе, что ты можешь быть настоящим человеком, замечательным человеком, и заставил тебя пройти через испытания, где ты мог бы проявить себя с самой лучшей стороны. Я окружил тебя добрыми друзьями, которые, когда ты действительно нуждался в них, не могли не помочь тебе. Я заставил тебя завоевать их дружбу и таким образом начать обретать веру в собственную добродетельность. И все это, особенно последнее, я делал при помощи магии. Магии и молитвы, которая наделена собственной магией, когда произносится искренне, — но по большей части при помощи магии.
Кьюлаэра брел вперед и вперед, и слова проникали в его душу. Наконец он спросил.
— Значит, на самом деле без магии никого невозможно изменить?
— О, народ можно подавить силой, — сказал голос мудреца. — Людей можно изменить обидой и ненавистью, спасти любовью и нежностью, обмануть и запутать, заставив их не правильно видеть самих себя, но намеренно ни один человек не может изменить другого. Если другой хочет измениться, учитель может показать ему путь для роста, может провести его через испытания, которые изменят его, но без магии никто никого не может изменить. Изменить по-настоящему.
— А ты заставил меня захотеть измениться.
— Ты обладал отвагой, силой, решимостью, чтобы сделать это, — сказал Миротворец. — Ты обладал достаточной стойкостью, чтобы посмотреть на самого себя и постараться себя переделать. Ты слеплен из того теста, из которого получаются герои, Кьюлаэра, иначе у меня ничего бы не вышло.