Так. Знакомый актёр говорил, что нужно выбрать в зале одного Главного Зрителя и обращаться непосредственно к нему.
Ура! Он отыскался. Без хлопот. Среди гранитных пиджаков и свитеров его светлый кремовый костюм нельзя было не заметить, а уж галстук-бабочку, шляпу-стетсон да массивную трость и подавно. А пышные седые усы, а пенсне! Марк Твен какой-то, а не гегемон. Джентльмен-дикси позапрошлого века среди пролетариев…
Ну, прямо скажем, не самый простой человек. Про таких писали в старых романах: «Каждый член его дышал изяществом».
Что же рассказать Марку Твену? По Гомеру ударим или по Данте? Я же помнил пару песен из «Рая» – книги, которой вообще никто, кроме переводчиков, не читал… Надеюсь, что и Марк Твен тоже… Или Гоголя воспомянем, Николая Васильевича?
– Знаете ли вы, что такое Химэй? – громко вопросил я и обвёл зрителей взглядом.
– Нагибалово! – выкрикнул молодой парень и тут же получил пару затрещин от соседей и звание «коматоза контуженого».
– Прости его, Лёнечка! – сказала Арина Григорьевна с места. – Он у нас дурачок потому что. Больно грамотный!
Я сурово глянул на дерзкого. Шалишь, дурачки не такие…
– Нет, вы не знаете, что такое Химэй, – понесло меня по ухабам эрудиции. – Клянусь зарёй и десятью ночами, Химэй – это высокое быстрое небо, это вечный поток благодати, это синева без края и зелень без предела. Там нет ни горбатого, ни пузатого; ни бессильного, ни лунатика; ни злодея, ни лжеца; ни злобного, ни ревнивого; ни гнилозубого, ни прокажённого – никого с печатями Зла…
Так, а теперь от старой доброй «Авесты» перейдём и к великому флорентийскому изгнаннику…
Экс-короли тоже слушали… Экс-короли тоже внимали! Они перестали булькать королевским элем и утишали принцев и принцесс беззвучными подзатыльниками. Что же такое надо было сотворить с людьми? Данте, конечно, крут и велик, но я-то не чтец-декламатор, не Владимир Яхонтов и даже не Михаил Козаков… И не заезжий баптистский проповедник – такого отсюда сразу же попёрли бы в три шеи, пылая православным гневом. Хотя и батюшку-златоуста послушали бы минут пять, а потом снова зашушукались, задымили, забулькали… Неужели вправду пришло времечко, когда мужик не Блюхера и не милорда глупого? Массовый гипноз, позитивная реморализация?
Ладно, пойдём на компромисс: Алигьери велик, но и я не на помойке найден…
– Шуба! Ёжик идёт! Черти с козлогвардейцами! – раздался высокий детский голос.
Смысл возгласа был понятен. Ну да, ну да. Декабристы разбудили Ктулху, тут всё и кончилось…
Даже обидно стало.
Трудящие подорвались с мест, словно и не являлись они гражданами самого правового государства в мире.
– Мужики! Достигая уводите! Чертям закон не писан! – кричала моя бесценная бабуля. – А то Борюшке нельзя светиться, у него УДО и семеро по лавкам!
Я спрыгнул с эстрады, а ко мне уже спешил, раздвигая тростью всполошённый народ, Марк Твен – о принципе Главного Зрителя я, разумеется, позорно забыл.
– Пройдёмте со мной, сударь, – сказал он раскатистым бархатным голосом и крепко ухватил меня за предплечье. – Там вы будете в полной безопасности. В полнейшей. Гарантирую…
Я глянул через плечо. За нами поспешали гаранты – человек шесть из самых пожилых, двое даже с орденами и медалями, а один на костылях. Молодёжь моментально разбежалась, только давешний крикун и остался в конвое, и он тоже взял меня за руку…
Ни чертей, ни милиции покуда не было видно, но кто-то вещал в мегафон:
– Всем оставаться на местах! Проходит плановая идентификация чвелей! Чвели не активировать! Повторяю: всем оставаться на местах!
Вот как! Чвели, оказывается, активируют! Хотя чему удивляться, если милицейские начальники научились выговаривать слово «идентификация»!
Меня подвели к двухэтажному старому дому – в таких когда-то проживало обычно заводское руководство – и почти втолкнули в подъезд. Но повели не к той двери, что вела на лестничную площадку, а к подвальной. Её пересекала толстая накладка, взятая на амбарный замок.
– Куда… – спросил было я, но «дурачок» заткнул мне рот…
2
Рай: нет такого слова, которое было бы столь удалено от своего этимологического значения.
…Снега в эту зиму валило много, но Мерлин со звериным старанием каждое утро расчищал вертолётную площадку. Он обещал себе, что в этот раз сам станет расспрашивать Таню про маленьких калек и постарается ничем – ни словом, ни намёком – не обидеть её, разделит с ней и горести, и радости…