— Да, — неохотно отвечает он и несколько раз проводит, шаркает, шуршит ножом по кожаному черному сапогу своему, как брадобрей по ремню. — Я горец… А тебе что?..
— Глаза у тебя, горец, как небеса, прекрасны, а душа черна, как этот сапог!.. Эх!.. Уже и в белоснежных горах завелись черные людишки!.. Как черные рыщущие блохи в благородной белопенной кунградской кошме!.. Айе!..
Я смеюсь. У самого лезвия… И лезвие начинает нетерпеливо дрожать, дрожать, трепетать у самого моего горла… Хочет моего горла!..
— Резать?.. — кричит горец гортанно, дико, и глаза его становятся пустынными, как летнее выцветшее небо. — Резать? Резать?.. Резать?.. Я очень хочу его резать!.. Очень хочу резать!.. Атабек, хочу!.. Дай!.. Резать!.. Нож сладко, неслышно войдет, как в перезрелую, перележалую хивинскую дыню!.. Хочу!.. Резать!..
— Успеешь!.. Я отдам тебе его, но вначале сам поговорю с ним. В зиндан его!.. Пусть там дозреет, как айва на осенней ветке.
— Но я хочу, хочу, хочу! — едва не плачет от обиды горец. — Нож мой хочет! Очень!.. Надоело без дела сидеть!.. Хочу!.. Резать!..
— Не плачь, — успокаиваю я его, — положи нож назад, в сапог. Отдохни немного. Ведь у тебя столько работы в нашем эмирате!.. Столько работы!.. А будет еще больше… Надо и отдыхать немного… Отдохни от трудов праведных! Отдохни, работяга!.. Отдохни, палач-труженик с голубыми небесными очами!.. Отдохни!.. И нам дай немного отдохнуть!.. Айе!.. Дай!..
Мне жаль Голубоглазого. Жаль его страстного непонятого порыва. Но чем я могу помочь ему?.. Чем?.. Ведь атабек не разрешает ему пустить в ход нож. Пока…
— В зиндан его! — кричит, хрипит Кара-Бутон.
— Я верну вам вашу подлую! заячью! ночную! стрелу! Кара-Бутон!.. Клянусь!..
Айе!..
Сарбазы поднимают меня с земли, тащат к лошадям… Разлучают с Рустамом-палваном. Навек…
Прощай, мой мертвый вечный друг Рустам-палван!.. Прощай, родной!.. Прощай, лежащий, спящий неподвижно, невиновно убиенный на дождливой гиблой осенней кишлачной дороге… Прощай!.. Убитый вместо меня… Взявший мою стрелу!.. Ака… Брат… Прощай!.. Айе!.. я отомщу!..
ЗИНДАН
…Кто сидит в тюрьме — у того мысли на воле, а кто на воле — у того мысли в тюрьме.
Айе!..
А я и не знал, что на земле существуют зинданы… Только слышал, но сказано, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать… А еще лучше побывать однажды?.. А?.. Ай, сладкие зинданы земли человеков!.. Ай, кладбища с живыми постояльцами!.. Тут, в смрадных, сточных, гнилых ямах-колодцах люди погребены, похоронены, забыты… Замогильные люди… Тут они вьются, как земляные погребальные острые удушливые черви… Тут они вьются… исходят… тщатся… маются… люди-черви…
— Сухейль, Сухейль, а мы хотели построить высокое птичье гнездо любви на дереве… а тут люди живут в земле… роятся люди-черви…
Сухейль, а мы хотели построить гнездо на дереве… да… Айе, Сухейль!.. Арыыыыыык стаааааал рекоооооою!.. Как далеко, Сухейль!..
И пески заметают, заметают, засыпают бедный, малый изумрудный мой посев!..
Но!..
— Кара-Бутон, я верну вам вашу подлую ночную стрелу!.. Верну!..
Но как выбраться, вырваться из этого зиндана? Из этой могильной затхлой глубокой ямы?..
Я стою по колено в смрадной ползучей глине… Тут сток нечистот, отбросов… Последний колодец… Тут можно умереть, задохнуться от одних гиблых, гнилых запахов… Тьма сырая, густая, непроходимая… Мне кажется, что я один в яме, но я слышу обострившимся ухом, что кто-то стоит рядом со мной, дышит, живет, тянется… ногами перебирает в ползучей донной топкой глине…
— Кто тут? — вздрагиваю я. — Кто тут, во тьме?..
— В древней «Книге о праведном Виразе» сказано, что в аду такой мрак, что, хотя людей там так густо, как волос на голове, каждый думает, что он один… Надо сделать людей одинокими, тогда будет ад на земле. Этого и хотят наши правители…
Айе!.. Я узнаю этот голос… Это голос слепого дервиша-каландара…
— О Аллах! О боже!.. Бобо, вы-то почему здесь?.. За что?.. Старый… Слепой…
И он тоже узнал меня. Узнал…
— Эх, сынок, слепой ты… Любить в наше время — все равно что птице слепо класть яйцо на караванной пыльной проезжей дороге иль строить, вить гнездо в осенних холодных ветвях нагой белой айвы… Прошел караван — и копыто верблюда смяло, убило, размыло, удавило невинное беззащитное яйцо… Налетел ветер — и гнездо распалось, рассыпалось, разлетелось, развеялось…
…Погляди на эти глиняные столетние слепые кибитки… на эти нищие низкие глухие саманные дувалы… На этих детишек с коровьими печальными очами… Разве тут можно любить? Разве можно?.. Разве можно быть богатым среди нищих?..
— О боже!.. Бобо, вы-то почему здесь, в яме?.. За что? Старый… Слепой…
— Сынок, в нашем эмирате все честные дороги, все добрые тропинки, как реки в море, ведут в зиндан… Только слепые, глухие, тупые, злые, сытые не видят этого… Но я вижу, сынок… Хотя у меня нет глаз…
— Ия вижу… вижу… бобо… Теперь вижу!.. Хотя тут темно…
— Есть только одна страшная тьма — тьма души… Ее опасайся… А тьма зиндана целительна… Многие прозревают в этой тьме…
— Я прозрел, бобо. Я хочу выбраться отсюда. И освободить вас… И других, томящихся во всех зинданах земли!..
— Ой, сынок, твоей жизни не хватит…
— Хватит, бобо!..
— Мы поможем! — проговорил в кромешной тьме зиндана чей-то хриплый сильный голос.
— Кто ты, друг?..
— Я дехканин Шукур-ака…
— Я Насреддин, сын горшечника Мустаффы-ата… За что тебя бросили в зиндан, Шукур-ака?..
— Я промахнулся!.. Перепутал немного… Ошибся немного… Неграмотный я… Неученый…
— Что ты сделал?..
— Вместо того чтобы разрыхлить землю под хлопковым кустом, я немного разрыхлил кетменем белую чалму амлякдора — сборщика податей… Главного бухарского сборщика податей… Перепутал белую пышную чалму с кустом хлопковым… Ошибся немного… Неграмотный я… От усталости… Глаза слипались… Спать хотел… Неученый я… Вот и ошибся!.. Вот и в зиндан попал!..
— Кто борется языком, кто — кетменем… Люди разные…
И тут я услыхал чей-то долгий хрупкий вздох во тьме и слабый старческий голос, говорящий молитву:
— Ля илляха иль Аллаху Мухаммад Расуль Улла! В этой тьме не узнаешь, не различишь время молитвы намаза… О Аллах, о всемогущий, прости раба твоего, низкого земляного червя… Пошли исход скорый, быстрый незаметный!.. Пошли, Аллах!.. Пусти в сады медоточивые, цветущие, избыточные… Устал я от ада этого земного… О Аллах, зачем опускаешь ад на землю?.. Как перья ворон летящих…
— Кто вы, домулло? — почтительно проговорил я во тьму.
— Я астролог Ходжа Али Акбар…
— Домулло, а что вы делаете в зиндане?.. Отсюда ведь и звезд не увидишь…
— Я устал от немых созвездий, от равнодушных холодных плеяд… Я стал глядеть на малые грустные близкие огни моей земли… моих ночных бедных селений и кишлаков… на костры пастухов, на угли тануров — печей для выпечки лепешек… на дымы пряных кизяков… на нищие светильники моего народа… Я пришел от великих равнодушных светил неба к родным огням бедной, забитой земли моей… Я стал слушать, что говорят простые люди, а не светила небес… И я предсказал властителям скорую гибель эмирата… Развал, разброд Мавераннахра… Походы победных врагов-степняков… Падение дворцов, крепостей, тронов… Набеги летучих, падучих песков, засыпающих, уморяющих навек древние города… Я ушел от неба на землю… Но земля наша грустна… И мне снова хочется на небо…