— Вначале, домулло, нам нужно выбраться на землю…
— Отсюда никто никогда не выбирался живым… Только мертвым…
— А мы выберемся живыми!.. Айе, выберемся!.. Это говорю вам я, Насреддин, сын горшечника Мустаффы-ата… Стоящий по колено в дерьме!.. Мы выберемся!.. Пусть дерьмо дойдет нам до горла!.. Пусть выше!.. Но мы выберемся!.. Сухейль, мы выберемся!.. Кара-Бутон, я верну вам стрелу!.. Эй, кто там еще во тьме? по колено в дерьме? по горло? по уши? Эй, кто там еще?.. Не таитесь во тьме!.. Отзовитесь!.. Откликнитесь!.. Я освобожу вас!.. Я освобожу вас из всех зинданов!.. Сухейль, ты будешь ждать меня?.. Пока я освобожу всех молчащих, томящихся, бредущих, стоящих в дерьме… Пока не опустеют все зинданы моей земли!.. Сухейль!..
— Сухейль — это звезда Канопус. Главная звезда созвездия Корабль Арго… Это счастливая звезда, — говорит из тьмы астролог Ходжа Али Акбар…
— Домулло, мы увидим эту звезду! Скоро!..
Айе!..
Но тьма!.. Непроходимая!.. Безысходная!.. Тяжкая!.. Удушающая!.. Только шевелятся, дышат незримые люди где-то поблизости… Грязь смрадная течет под ногами… ползет… забирает… Мы словно в огромном глиняном сыром хуме, накрытом душной круглой темной деревянной крышкой… Мы словно мыши, упавшие на дно пустого хума… Скребемся… Тщимся… Маемся… Потом смиряемся… Умираем…
Ни воздуха. Ни света.
Но!..
Айе!.. Какой-то дальний редкий свет брезжит, струится, маячит сверху… Утро, что ли?.. Рассвет?.. Не пойму… Не знаю, сколько дней, недель, лет сижу в зиндане… Здесь время стоит, как вода в брошенном застойном ивовом хаузе… А хауз цветет, а в нем черви блаженствуют, множатся, плодятся, кишат… Червивый хауз…
Или мое время — это застойный хауз с торжествующими глиняными сизыми червями?..
Но свет идет сверху… Вначале глаза болят, слепнут… Потом привыкают к свету… Тянутся к нему. Лелеют его. Надеются…
Зиндан был накрыт камышовой глухой циновкой…
Такой же циновкой, как те, которые оберегали, охраняли от дождя наше гнездо в ветвях айвы… Ай, гнездо!.. Сухейль, где ты?..
Арык стал рекою…
Как далёко! Как далёко! Как далёко!..
Камышовая глухая циновка над зинданом, над ямой уходит, ползет, впуская редкий режущий свет… Чье-то знакомое лицо появляется над рыхлым краем ямы, над обрывом.
— Эй, слепые черви!.. Помои в яме!.. Вы еще не съели друг друга?.. Ха-ха!.. Борцы!.. Короеды! Тля! Моли!.. Я хотел вас резать, но вы сами пожрете друг друга!.. Я так решил! Теперь я ваш хозяин! Атабека срочно призвали в Бухару ко стремени эмира… Готовиться к войне! Эй, звездочет, ты правильно предсказал войну, но за это попал в зиндан!.. Ха-ха!.. Теперь вы в моей власти!.. Но я не буду резать вас, как хивинскую перестоялую дыню!.. Вы сами пожрете друг друга от голода!.. Ха-ха!.. Советую начинать с этого… с молодого… с сына горшечника… Он хоть и костлявый, но еще свежий!.. Ха-ха!..
Я гляжу на Голубоглазого, на его дергающееся, кривляющееся, затекшее лицо. Сейчас он вновь задвинет над нами глухую циновку и уйдет…
Что же делать?.. Что?..
— Эй, моли, прощайте!.. Встретимся на кладбище!..
— Айе!.. Эй, пьяный болтун, помолчи!.. Твои слова часты и пусты, как козьи шарики. Помолчи!.. Дай нам отдохнуть!.. Правильно говорят, что лучше дерьмо из зада, чем из уст! — кричу я изо всех сил.
— Хорошо, — покорно отвечает Голубоглазый. — Ты прав!.. Я замыкаю уста. Пусть говорит мой зад!.. Ха-ха!..
И он на мгновение исчезает.
Сейчас он там поднимает полу чапана и спускает штаны.
Айе!.. Этого я и хотел!.. Я быстро вынимаю из сапо-га-чарога длинную тонкую цепь с крюком… Цепь мокрая… Знакомая… Привычная… Хлесткая цепь!.. Моего усопшего Рустама-палвана… Я успел сунуть ее в сапог, когда сарбазы атабека бросились на меня, как охотничьи пьяные псы… Ах, только бы не промахнуться!.. Только бы цепь достала, не оказалась бы короткой!.. Не соскользнула бы!.. Айе!..
Мне смешно!.. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться!..
Нечто безвинное, сокровенное, млечное появляется над высоким краем зипдана-ямы. Точно огромное белесое ядро грецкого ореха над нами…
— Эй, сын горшечника! Насреддин!.. Ты правильно сказал: лучше дерьмо из зада, чем из уст!.. Пусть молчат мои уста! Пусть говорит зад!.. Эй, Насреддин, где ты там?.. Не упусти! Не упусти свое счастье!.. Ха-ха!.. — кричит, хрипит, упивается ядро грецкого ореха над краем ямы…
Голубоглазый даже не снял чапана. Только подоткнул его за широкий пояс-миенбанд. Так и сел. Рыба сама пришла к крючку…
— Эй, Насреддин, не упусти своего быстрого счастья!..
— Не упущу! Не бойся!.. Айе!.. — яс силой швыряю вверх крюк, и он точно и нежно цепляется за миенбанд Голубоглазого, и я резко дергаю цепь вниз, на себя, и ядро грецкого ореха летит вниз, к нам, на дно, и мы едва успеваем расступиться, как оно тяжело и сонно падает в грязь, в тину, в землю, в забытье…
— Готов?.. Иль дать ему еще… немного? А? — появляется из тьмы Шукур-ака.
— Хватит ему, — говорю я. — Он не скоро очнется. Его подвела страсть к остроумию, любовь к наперченному слову… Не надо убивать за эту благородную привычку… Да и осуществить свое желание он не успел… Жаль даже его… Ты же знаешь, ака, как трудно прерываться в такую минуту… Но надо спешить, пока стража не обнаружила исчезновения Голубоглазого!..
Я снова бросаю крюк вверх, и он цепляется за край ямы. Цепь долго и тонко поблескивает во тьме… Точно змеиная жемчужная кожа тянется…
— Шукур-ака, вылезай наверх первым! Погляди, нет ли там сарбазов… Быстро!.. — говорю я, и дехканин мгновенно повисает на цепи и с обезьяньей ловкостью карабкается вверх, и вот он уже на краю ямы…
— Эй, Насреддин, никого нет!.. Быстрей вылезайте!.. Я держу крюк!.. Смелее, друзья!.. — почти кричит Шукур-ака. Он чуть не плачет от радости и нетерпения…
Потом по цепи неумело, тяжко поднимается вверх седобородый медленный грустный астролог Ходжа Али Акбар. Я помогаю ему подниматься, поддерживаю его за мокрые вязкие ноги, подталкиваю… подпираю его усохшее, увядшее, старческое, непослушное тело…
— Сынок, я ушел от неба на землю… Но земля наша грустна… И мне снова хочется на небо… Люди, мне снова хочется на небо!..
— Домулло, вы попали под землю, а не на землю… Земля наша прекрасна… А сейчас вы увидите ваше небо… И вы еще поплывете на небесном Корабле Арго… Вместе со звездой Сухейль!..
…Сухейль, где ты?.. Ты ждешь меня?.. Ты будешь ждать меня, пока я освобожу всех, кто томится в зинданах моей земли?.. Сухейль, мне еще рано стремиться на небо… Рано еще плыть в небесном хрустальном Корабле Арго… Вместе с тобой… Рано!..
— Эй, кто еще таится во тьме?.. Влезайте по цепи!.. Быстрее!..
Айе!.. И они молчали!.. Они устали… померкли… отчаялись…
Несколько темных, глиняных, исхудавших, заросших людей появляются из тьмы… Кто они?.. Давно здесь?.. Почему молчат?.. И они стали людьми тьмы, людьми могил?.. Безропотные… низкие… бескрылые… И чего их держать в зиндане?.. Кому они грозят?.. Обрезанные ветви тута, пошедшие на корм слепому шелковичному червю… Безымянные… Бесследные… Горькие…
И я помогаю им подняться наверх. И на дне зиндана остается только слепой дервиш-каландар. И в пергаментных его руках нежно позвякивает металлическими кольцами грушевый дорожный древний посох…
— Бобо, я помогу вам, подскажу, поддержу… Поднимайтесь, бобо… Беритесь за цепь, бобо… Пойдемте на волю…
— Воля в душе человека, сынок… Идите… Оставьте меня здесь… Я старый… Усталый… Чу!.. Уже Ангел Азраил бьет в барабан переселения!.. Слышишь?.. А я еще не готов… Идите, сынок… Устал я… Старый… Дороги мои иссякли… Заросли емшаном… Жилы мои — как пересохшие песчаные реки… Идите, сынок… Оставьте меня…