А изойдет из чрев дитя родимое!
А взойдет дитя родимое в лоне в лоне в твоем моя моя моя Маина!..
И!.. блаженны заблудшие грядущие плывущие в глиняном ливне ливне спутанные вымазанные в глине!..
А взойдет из глин живых дитя дитя родимое родимое родимое…
…А поднялось взялось а родилось из дальних добрых тучных глин дитя дитя родимое хранимое хранимое хранимое!..
И…
И ты стоишь стоишь стоишь ты улыбаешься ты озираешься ты улыбаешься ты остаешься от горячих глин от хлынувших проливчатых ты остаешься ты ты ты дитя родимое хранимое единое ты остаешься, Муниса одна от глин от тех тех навеки навек навек навек схлынувших!..
Муниса Муниса дитя родимое дитя Объятых вешними глинами дитя ливня Дитя Глины… Дитя Ливня…
И…
Муниса Муниса дщерь дщерь моя моя ты стоишь ты сирота сирота с косицами чистыми смоляными в кислом молоке айране туго туго осиянно вымытыми…
Моя Маина! моя Маина! моя Маина Маина Маина Маина…
Шайдилла! о Боже Боже помилуй малых сих! помилуй агнцев вешних росооких! помилуй луговых мотыльков божиих захожих Боже! Боже! Боже!..
А ты стоишь Муниса дитя единое с вымытыми косицами!..
А я вплетаю в твои косы стеклянные бусы твоей усопшей в родах матери (моей! моей! ушедшей в глины навек в глины) Майны Майны…
Ты стоишь Муниса сирота дитя с вымытыми блестящими косицами… Ай дитя родимое! ай!.. родимое…
Но!
Но ты уходишь ты уходишь ты ушло ушла дитя навек в дожде осеннем смутном утреннем…
Но шел китайский караван чрез наш кишлак еще не опавших хладных белых гладких чинар чинар чинар… но шел караван китайский чрез наш кишлак белых белых в дожде чинар чинар чинар чинар гладких дымных… но шел в дожде китайский прохожий караван (куда? куда? куда? куда от берега моих моих родных чинар?).
Но шел китайский караван среди утренних дымных родных родных чинар чинар чинар…
Но шел в дожде китайский ранний караван среди белых чинар, а кишлак спал в дожде осеннем спал спал спал спал в гнезде чинар в гнезде чинар…
Но шел китайский караван и так звенели пели шептались соплетались никли колокольчики в дожде мокрые колокольчики каравана переливались проливались серебристые серебристые серебристые лучистые… кудрявые как агнцы недолгие каракулевые фисташковые…
Но так переливались серебристые мокрые глухие колокольцы верблюдов, но так так так они пели… лепетали… уходили… звали звали звали.
Но так пели мокрые серебристые колокольцы… так пели так уходили так звали мокрые ранние звали так звали Так Звали…
Но кишлак спал, Муниса, дитя дождя, и лишь ты слыхала ты слыхала ты слыхала…
Но, дитя дождя, ты в дождь не спала ты в дождь не спала а услыхала услыхала… (воспоминала? чуяла? слыхала?).
Но кишлак спал — лишь ты слыхала…
Дитя дождя в дожде не спит, дитя дождя в дожде глаз не смыкает…
И ты ушла ушла ушла навек навек навек ушла за караваном…
И ты навек ушла за мокрыми томящимися колокольцами в дожде в дожде раннем…
И ты навек ушла за караваном колокольцев мокрых ранних ранних ранних из гнезда навек навек ушла дитя родимое единое ушла ушло выпала выпало из гнезда гнезда чинар опавших опадавших тяжко сонно сонно сонно облетающих…
И ты ушла за караваном колокольцев мокрых мокрых серебристых серебристых ранних ранних ранних…
Ты ушла дитя раннее, с косицами чистыми, с бусами вплетенными стеклянными…
Ты ушла с бусами своей усопшей в родах матери…
И ты навек ушла за караваном колокольцев мокрых ранних ранних из гнезда чинар кишлачных ранних ранних ранних…
А караванщик караванбашп китаец, монах-даос с косой играл на нефритовой флейте-нае!..
А караванбаши улыбаясь в дожде даос с косой играл на нефритовой флейте-нае!..
Иль караванбаши даос с косой играл улыбаясь на нефритовой флейте-нае?
Или даос монах провидец призрак ангел не играл на нае? иль не было дождя? иль не было чинар? иль не ступали верблюды каравана?
Но! но! но! но оставался стлался дух дух стойкий одуряющий витал витал стоял дух камфоры барусовой китайской дух прощальный в кишлачных расцветающих чинарах чинарах…
А караванбаши китаец даос с косой играл в дожде улыбаясь улыбаясь улыбаясь на нефритовой флейте-нае!
И ты ушла дитя дитя дитя за колокольцами, за наем навек навек за родимые чинары…
Блаженны уходящие за караваном ранним!..
Блаженны уходящие за караваном дальным ранним ранним многодальним многодальним!..
…И даос с косой играл в дожде улыбаясь улыбаясь играл на нефритовой флейте-пае…
Блаженны уходящие за ранние чинары… за родимые дувалы…
Блаженны уходящие за ранние чинары отчины печальной… за дувалы…
Блаженны уходящие за рубежи родимые печальные… нечующие… спящие… молчальные… сиротские… печальные… родимые… печальные…
Блаженны птицы неоглядно над дувалом летящие!..
…Муниса дитя дитя дитя родимое родимое родимое и ты навек?.. навек! навек уходишь за родимые кишлачные сиротские чинары за чинары за чинары…
Блаженны уходящие за караваном ранним ранним многодальним многодальним многодальним!.. Да!..
Ай! Шайдилла!.. В то утро мокрых серебристых певчих певчих колокольцев колокольцев, в то утро поющего в дожде даоса, в то утро опадающих родных родных чинар, в то утро пропавшей ушедшей дочери…
В То Утро Ушедшей Дочери в то! то! то! в то утро навек ушедшей дочери Учкун-Мирза шел шел по кишлаку притихшему по узким глухим змеиным улочкам, плывущим в осеннем темном смутном дожде…
В то утро Учкун-Мирза шел по кишлаку без чалмы, без каушей, босой ступал хмельной слепой ступал ступал по дождливой текущей тусклой глине глине и рвал мучил землистыми пальцами чабана свой толстый ги-ждуванский чапан…
В то утро Учкун-Мирза кричал стенал стонал: эй, люди! Ой люди!.. Глядите!.. Слушайте!.. Это я убил Ату Ибрахима, а он простил мне мою стрелу!.. Зачем я убил его?.. Зачем я убил свою дочь Майну, а сказал, что она умерла в родах!.. Я зарыл ее под деревом инжира в своем хавли… Я зарыл ее под деревом инжира, под деревом без листьев, под деревом сразу плодородящим, сразу дающим выгоняющим выпускающим родящим плод на ветви нагой нагой нагой… А у моей Майны а у моей Майны разве были листья? разве была весна листьев? и она была ранней нагой плодородящей ветвью и я зарыл ее в землю, как шейх Барсисо, из-за святости зарывший в своей келье-худжре тайную жертву своей любви…
И я зарыл ее в землю, но сегодня земля осела опала потекла в дожде и она моя Маина выглянула из земли… она вышла… моя дочь… моя Маина…
И она опять вышла в дождь!.. в этот осенний дождь, как в тот вешний ливень ливень!..
И она опять вышла в дождь… опять вспомнила во-спомнила…
Зачем я зарыл тебя с грудями полными материнского новорожденного млека молока?..
Зачем я убил тебя а ты опять вышла в ливень?
Зачем я зарыл тебя а ты опять вышла в ливень ливень?
Зачем Маина?..
В то утро прибывающего пустынного дождя ливня Учкун-Мирза воскричал на плывущих улицах кишлака: эй, люди!.. Дехкане!..
Возлюбленные! Люди!.. Ой люди!.. Зачем я злой?.. Зачем в молодости моей на нишапурском базаре я поскользнулся и упал на дынной корке и в гневе разрезал ее ножом на десять кусков?.. Зачем я злой люди?.. Зачем я не простил тебя десять раз моя Маина?..
Зачем я зарыл тебя а ты вышла в ливень в ливень? в ливень, сносящий увлекающий дувалы глиняные глиняные?..
Зачем опять текут глины глины глины? не вешние благодатные а осенние глухие глухие глухие беспробудные глухие?..
Зачем текут глины?.. ай глины! я ложусь в густые темные текущие глины, я кусаю пью захлебываюсь в глинах, я томлюсь топлюсь плыву плыву я возношусь смиряюсь прозреваю я тону тону тону блаженно я тону я в глинах… я в твоих… с тобой… с тобой… моя Маина…