Измученный душевно и физически, Бишару почувствовал, что конец его уже близок. Он взял со стола зеркальце Зайи и при лунном свете стал разглядывать свое лицо.
— Бишару! — тихо сказал он своему тусклому отражению. — Ты ведь никогда никому не причинял вреда! Станет ли дорогой Джедеф первой жертвой, которую покарает твоя рука? Немыслимо! К чему все эти муки? Почему бы не промолчать, не сделать вид, что я ничего не слышал? Ответ предопределен: потому что твоей душе не будет покоя. Я слуга фараона, его верноподданный. Я знаю свой долг. Вот в чем причина: ты верен долгу, Бишару, и потому сегодня, в сей тяжкий час, обязан исполнить свой долг. Итак, от чего ты откажешься, Бишару, смотритель царской пирамиды? От долга или от нежелания творить зло? Даже ученик начальной школы Мемфиса моментально ответил бы на этот вопрос. Долг превыше всего. Бишару не закончит свою жизнь предателем. Нет, он никогда не предаст своего повелителя: фараон — на первом месте, а любимый сын Джедеф — на втором, — старик прерывисто вздохнул и повторил: — Любимый сын… Но чей? Владыки Ра? Этой чужой женщины?
Бишару вышел из спальни. Он хотел спуститься в сад. Проходя мимо гостевой комнаты, Бишару увидел стоящего возле двери Джедефа, погруженного в глубокие раздумья. Сердце старика бешено заколотилось при виде сына, но он не остановился. Разговор с ним выдаст то волнение, которое распирало его грудь до боли.
Юноша с удивлением посмотрел на Бишару и тихо спросил:
— Куда ты идешь… отец?
«Запнулся при слове "отец"», — отметил с горечью Бишару, а вслух сказал:
— Я иду выполнить свой долг. С этим нельзя медлить ни минуты, сын мой.
Он отправился на конюшню, растолкал спящего слугу и велел запрягать лошадь. На вопрос «Куда ехать?» смотритель ответил:
— Во дворец фараона.
Ночь опускалась на Мемфис, поглощая остатки сумерек. Уже взошла полная луна — кроваво-красная, не предвещавшая покоя, хотя город уже готовился ко сну. Было тихо, прохладно, но в воздухе таилась тревога. Тревога билась и в сердце мрачного смотрителя пирамиды, ехавшего по опустевшим улицам столицы Египта.
«Я знал, что долг — это и невзгоды, и восторженная радость, — думал Бишару, сцепив до боли пальцы и пытаясь не слушать сильно бьющееся сердце. — Но сейчас мне досталась лишь горькая его часть — подобная смертельному яду…»
33
Руджедет закончила свои трагический рассказ и спросила Джедефа:
— Сын мой, не знаешь ли ты, кто сейчас является жрецом храма Ра?
— Шудара, — ответил юноша.
— Я так и знала, что бедный отец твой станет жертвой… — горестно вздохнула женщина. — Без вины виноватый…
— Это настолько неожиданно, что я окончательно сбит с толку… — признался Джедеф. — Еще днем я был Джедеф, сын Бишару, а сейчас уже другой человек. Мое рождение принесло столько ужасных несчастий! Сын безвинно погибшего отца и бедной матери, прожившей двадцать лет в плену… Значит, мое рождение было проклято? Прости меня… мама!
— Не говори так, сын мой! Ты не проклят. Ты благословен. Ты — светлый, ты — великий сын Египта. Ты был как солнце, как Ра, когда стоял на колеснице у стены проклятого Синая… — Руджедет заплакала, ломая руки. Она не находила слов, дабы утешить сына.
— Какой ужас! — не слыша ее, повторял потерянно Джедеф. — Мой отец был убит, а ты двадцать лет жила в мучениях!
— Да смилостивятся боги над моим сыном, — прошептала Руджедет. — Да укрепит тебя владыка Ра! Отбрось эти горестные мысли и подумай о том, что будет дальше… Мое сердце неспокойно…
— О чем ты, мама?
— Опасность все еще подстерегает нас, о сын мой! И сейчас она исходит от того, кто был так добр к тебе днем. Я чувствую это…
— Невероятно! — воскликнул юноша. — Могу ли я, Джедеф, стать врагом фараона? И фараон, который даровал мне свое расположение — неужели он мог быть убийцей моего отца и мучителем моей матери?