— В начале семидесятых, — ответил он. — Я сказал о моем понимании пустоты Лингу Ринпоче. Получился почти отчет, и тогда он... — Далай Лама снова прервал свой рассказ и, повернувшись к Лхак-дору, перешел на тибетский.
— Линг Ринпоче прокомментировал, что очень скоро Его Святейшество станет космическим йогом, — перевел Лхакдор. — Космический йог — это практикующий, который ощущает пустоту, подобную Космосу, тот, кто достигает окончательного просветления.
— И вы достигли этого состояния? — спросил я таким тоном, будто понимал, что такое «подобная Космосу пустота».
— Не знаю, — ответил Далай Лама.
Мне показалось, что его большие пальцы вертятся друг вокруг друга, но, присмотревшись, понял, что руки его, удобно лежащие на коленях, ритмично перебирают бусины воображаемых четок. Он снова обратился к Лхакдору.
— Все это время Его Святейшество продолжает совершенствоваться, — перевел Лхакдор.
— Его Святейшество вполне уверен только в одном. Если бы Линг Ринпоче был сегодня жив и Его Святейшество рассказал ему о своих духовных достижениях, Линг Ринпоче, несомненно, был бы доволен.
— Вот почему Его Святейшество объясняет все это вам, — неожиданно после паузы добавил Лхакдор. — Обычно говорить об этом совершенно неприемлемо.
— Верно, верно. Поэтому всякий раз, объясняя некоторые свои ощущения относительно сострадания и мое понимание пустоты, я всегда делаю ясным... — Далай Лама опять обратился к Лхакдору.
— Его Святейшество иногда говорит о своем духовном развитии, чтобы вдохновлять людей, — перевел Лхакдор. — Но он всегда заключает свой рассказ словами: «Я не говорю, что я Бодхисаттва, я не говорю, что понял пустоту». Его Святейшество также подчеркивает, что из собственного опыта он знает, что предела совершенству нет, всегда можно идти дальше. Таким образом, он хочет сказать своим слушателям: «В моем случае это тоже справедливо. Пусть я не Бодхисаттва и не развил в себе бодхичитты — бесконечного альтруизма, но я, как и многие другие, уже вижу вершину горы». Далай Лама добавил:
— Я не достиг вершины, но ощущаю — о да, я могу добраться туда, — сказал он и зажал нос.
— Вы можете унюхать ее, — предположил я.
Длинные тени протянулись через красивую веранду, примыкавшую к комнате. Далай Лама посмотрел на часы и сказал мне:
— Еще пять минут.
Я провел с ним почти два часа, однако ощутил, что меня охватывает паника. У меня оставалось еще страницы полторы вопросов. Пока я обдумывал, о чем спросить, Лхакдор повернулся ко мне и сказал:
— В разговоре о духовном совершенствовании всегда таится опасность.
— Опасность? — переспросил я в замешательстве. Меня удивили не столько сами слава, сколько то, что Лхакдор высказался от своего имени в присутствии Далай Ламы. Обычно он неизменно оставался безмолвным, пока его не просили перевести.
— Если, например, вы утверждаете, что осознали пустоту, в то время как в действительности не достигли этого состояния, — объяснил Лхакдор.
— Опасность вот в чем, — уточнил Далай Лама. — У меня нет намерения, чтобы, основываясь на моем утверждении, кто-то решил, что я достиг некоего более высокого состояния. Если он решит так по своему разумению, тогда все хорошо. Но если он уверится в этом из-за моего заявления и затем я почувствую... — он замолчал.
Лхакдор закончил мысль Далай Ламы:
— Если Его Святейшество почувствует: «Это хорошо, это замечательно, что я внушил ему эту идею», — тогда это рискованно.
— Таким образом, здесь присутствует некая эгоистическая мотивация, — добавил Далай Лама.
И опять, в который уже раз, я поразился, как решительно Далай Лама вскрывает мотивации каждого своего действия. Для него это обычное дело, он поступает так всякий раз, когда что-нибудь говорит или принимает решение.
— Конечно, ложь, кто бы ни врал, просто человек или монах, кто угодно, ложь — это негатив, грех, — продолжал Далай Лама со все нарастающей настойчивостью. — Но я монах, получивший высшую степень посвящения. Если я говорю другим, что получил некий глубокий опыт духовной реализации, зная, что не имею этой способности, то эта ложь — очень большая ложь. После такого — ты больше не монах.
— Это не то, что малая ложь; это очень большая, особенная ложь, — добавил Лхакдор.
— Как недопустимое сексуальное поведение, убийство человека, кража. Это ложь такого уровня, — сказал Далай Лама.
— Четыре главные, — сказал я.
— После этого ты больше не монах. В этом опасность, — закончил Далай Лама.
Наша беседа подошла к концу. Далай Лама подошел и обнял меня. Когда он вышел из комнаты, я начал собирать вещи, которые разбросал на кофейном столике, — записные книжки, скрепленные листы с вопросами, копии статей, диктофон. Лхакдор помогал мне складывать их в рюкзак. Обычно, когда я собираюсь после беседы, мы с ним перебрасываемся несколькими словами, но сейчас молчали; я устал и пребывал в некой растерянности, и он, казалось, тоже. Когда мы выходили из комнаты, Лхакдор мягко тронул меня за локоть. Я повернулся к нему. Выражение его лица, как и само прикосновение, показалось мне робким.