Ещё один из мужчин, молодой тореро Педро Ромеро.
Парадоксальный, вывороченный наизнанку парафраз знаменитой новеллы Мериме «Кармен», та же коррида, тот же тореро, та же женщина, которую нельзя покорить. Дальше начинаются принципиальные различия. Брет внутренне свободна не менее, чем Кармен, но жесты, тем более вызывающие жесты ей чужды, можно сказать, что ярко-чёрная гамма становится пастельной, ни одного локального цвета.
Как и во всём другом, Брет будет искать поддержки у Джейка:
– Я погибла. Я с ума схожу по этому мальчишке.
– Я не могу с собой сладить. Я погибла. У меня всё рвётся внутри.
– Милый, пожалуйста, останься со мной. Ты останешься со мной и поможешь мне.
И смеясь, признаётся Джейку, что её завораживают зелёные штаны тореро, она не может оторвать от них глаз, ей так хочется посмотреть, как он натягивает на себя эти зелёные штаны (!).
А позже Джейк порадуется за Брет, возможно скрывая свою печаль.
Брет сияла. Она была счастлива. Солнце сверкало, день стоял ясный – Я точно переродилась, – сказала Брет. – Ты себе представить не можешь, Джейк.
И скажет Джейк, теперь самому себе:
Теперь, кажется, всё. Так, так. Сначала отпусти женщину с одним мужчиной. Представь ей другого и дай ей сбежать с ним. Теперь поезжай и привези её обратно. А под телеграммой поставь "целую". Так, именно так.
Перефразируя Л. Толстого, который написал в своём дневнике: «кто счастлив, то и прав», скажу, что если женщина счастлива, то права не только она, но и те, кто её окружают, мораль в таких случаях должна отступать на второй план.
Осталось рассказать ещё об одном мужчине, о Джейке Барнсе, хотя рассказчик на то и рассказчик, чтобы рассказывая о других, прежде всего рассказывать о себе.
В начале романа
– Не трогай меня, – сказала она. – Пожалуйста, не трогай меня.
– Что с тобой?
– Я не могу.
– Брет.
– Не надо. Ты же знаешь. Я не могу – вот и всё. Милый, ну пойми же!
– Ты не любишь меня?
– Не люблю? Да я вся точно кисель, как только ты тронешь меня…
Теперь она сидела выпрямившись. Я обнял её, и она прислонилась ко мне, и мы были совсем спокойны. Она смотрела мне в глаза так, как она умела смотреть – пока не начинало казаться, что это уже не её глаза. Они смотрели, и всё ещё смотрели, когда любые глаза на свете перестали бы смотреть. Она смотрела так, словно в мире не было ничего, на что она не посмела бы так смотреть, а на самом деле она очень многого в жизни боялась.
В конце романа:
Мы сидели близко друг к другу. Я обнял её одной рукой, и она удобно прислонилась ко мне. Было очень жарко и солнечно, и дома были ослепительно белые.
– Ах, Джейк! – сказала Брет. – Как бы нам хорошо было вместе.
Впереди стоял конный полицейский в хаки и регулировал движение. Он поднял палочку. Шофёр резко затормозил, и от толчка Брет прижало ко мне.
– Да, – сказал я. – Этим можно утешаться, правда?
Сколько раз говорилось, сколько раз ещё будет говориться, что факт искусства не сводится к факту жизни. В случае с «Фиестой» следует забыть о физиологии, чтобы избежать мелодраматической интерпретации: «ах как жалко, какая счастливая была бы жизнь, если бы …».
Не будем ополчаться на мелодраму, у неё своя программа культурной терапии, ведь в этом если бы, порой спасительная для нас жалость к самому себе, даже если если разрушает любовь. «Фиеста» о другом, а «импотенция» просто метафора, художественная метафора.
Кончился патриархат, кончилась эпоха мужского превосходства. Можно ли сказать, что в ту эпоху женская слабость подпитывала мужскую гордыню?
Скорее всего.
Начинается матриархат?
Вряд ли. Даже если Брет приходится принимать за мужчин то или иное решение, она остаётся женщиной, ранимой и беззащитной.
В новом мире «после войны», «мужское» и «женское» не исчезнут, но как они будут распределяться между конкретным мужчиной и конкретной женщиной?
Этого никто не знает.
Мне остаётся сказать, что «Фиеста» говорит о любви на пересечении двух планов: «мир после войны» и «и Брет была с ними».
Эрнест Хемингуэй: как не перестать быть мачо или как избежать уязвимости.
Октябрь 2012 года, российский телеканал «Культура», интеллектуальное шоу «Игра в бисер». Обсуждают роман Э. Хемингуэя «Фиеста. И восходит солнце». Один из участников говорит: «После «Фиесты» каждый последующий роман писателя был хуже, чем предыдущий. Исключение «Старик и море». И разъясняет свою позицию: в «Фиесте» Э. Хемингуэй не претендует на роль мачо, не боится снять с себя защитный панцирь, не боится самого себя.
Можно предположить, что возможно Э. Хемингуэй всю жизнь метался между мачо и не мачо. Это раздвоение началось в детстве, когда отец мечтал о том, что мальчик займётся медициной и естествознанием, мать мечтала, чтобы мальчик играл на виолончели, а дедушка (условно, поколение ХIX века) просто подарил мальчику однозарядное ружьё 20-го калибра. Как выяснилось позже, мальчика не привлекли не естествознание, не медицина, охоту он полюбил, не более того, победила иная страсть – любовь к книгам.