В моём воображении – в неэвклидовом пространстве культуры – укиё соседствует – параллельные, которые пересекаются – с импрессионизмом.
Пересекаются они в значение «красота мимолётности-уязвимости мира».
●
Внук, в переписке со мной, сослался на неизвестного мне философа Тимоти Мортона, и добавил собственный комментарий.
В культуре часто происходит истолкование истолкованного, истолкование истолкованного истолкованного и т.д. Это естественно, только так возникает связь времён, только так возникает континуальное время культуры.
Итак, когда-то на нашей планете жили мамонты, в какой-то момент они вымерли, предположим, какой-то из мамонтов оставил след, в наши дни этот след мамонта обнаружил проницательный следопыт, он сохранил этот след и пригласил учёных разобраться, эти учёные подтвердили, что это действительно след мамонта, и ещё они разъяснили, что этот след мамонта позволяет нам скорректировать наши знания об эволюции, и, тем самым, о месте человека в мироздании. Эта рациональная, а ещё в большей степени эмоциональная информация, попала к моему внуку, через него ко мне, и я заново пережил эту цепочку информации, не столько рациональную, сколько эмоциональную, и подумал (почувствовал, мысль-чувство) о том, что наше присутствие (не забудем, что это обычное слово, одновременно перевод на русский язык важнейшего понятия Мартина Хайдеггера «dasein») в этом мире прежде всего означает нашу восприимчивость, нашу чувствительность (одна из модификаций «уязвимости») ко всеобщей связи вещей в этом мире, в данном случае восприимчивость к цепочке от мамонта к следопыту, далее к учёному, далее к моему внуку и ко мне.
Странная, почти фантастическая цепочка, которая убеждает, что континуальное время культуры держится на нашей восприимчивости, на нашей чувствительности, на нашей интуиции (по Бергсону) всеобщей связи времён, иначе возникают смертельные разрывы, и мы теряем связи сначала с миром вокруг, потом с собственным прошлым, потом с нашими близкими и родными, потом с самими собой.
Есть ещё один чрезвычайно важный для меня аспект в переписке с внуком на темы «Тимоти Мортона». Дело в том, что в своём комментарии, внук напомнил, что пишет эти строки приблизительно в дни годовщины смерти его бабушки, моей жены, о которой он слышал не только от меня (в большей степени от меня), но и от других.
Ещё один момент, хронология, которую должен признать культурной игрой (возможно, игрой в бисер), не более того.
Так вот внук родился в том же году, в котором ушла из жизни его бабушка, моя жена, ровно через 5 месяцев: 17 апреля – 17 сентября.
Кто-то может упрекнуть меня в том, что придумываю фантастическую цепочку от мамонта к самому себе, к своей жене, к своему внуку.
Не спорю, но я и пытаюсь доказать, что на этой чувствительности, на этой цепочке принятия и любви строится человеческая культура практически каждого из нас, который способен создать собственный континуум всеобщей связи.
Если поверить Брене Браун, кто-то выпадает из этой цепочки своим тотальным скепсисом, неумением принять, простить и полюбить.
И история с климатом, о которой сегодня столько говорят, проверка на то, насколько человек, человечество способны сохранить это континуальное пространство, которое невозможно без поступков чувствительного (экологически чувствительного) и уязвимого человека (мужчины и женщины в равной степени)
●
Насколько могу судить, в английском языке есть два слова, так или иначе передающие смысл слова «уязвимый»: «sensitive» и «vulnerable».
В азербайджанском языке такого слова нет, но, как известно, в том или ином языке слова придумываются или используются близкие по смыслу, когда возникает необходимость высказать новый смысл или выразить новое чувство.
Мой молодой коллега, который знает и чувствует азербайджанский язык лучше меня, признавшись, что такого слова нет, предложил такой вариант yaralana bilən, что буквально означает «могущий быть ранимым».
Кто знает может быть эти два слова когда-нибудь объединятся и станут прилагательным, которое войдёт в словари азербайджанского языка в значении «уязвимый»
●
В одной статье, посвящённой памяти женщины, которая была активным деятелем «зелёного движения», прочёл: «она была честной и ранимой».
Кстати, в той же статье сообщалось, что женщина завещала свои органы в качестве донора, и она теперь продолжает жить в других людях.
То ли случайно, то ли благодаря настройке моей локационной системы, всё чаще слышу о том или ином человеке «он (она) ранимый» в значении достоинства, а не слабости.