Миф организовывает космическое пространство в форме вечного Древа Жизни, которое объединяет Небо и Землю.
Миф организует космическое время в форме космического цикла умирающего и воскресающего божества.
Благодаря этим мифам, архаический человек вписан в космический порядок и космические ритмы.
Благодаря этим мифам, архаический человек, как бы это не резало слух современному рациональному человеку, эмоционально более вписан в окружающий миропорядок, чем современный человек.
С какого-то времени миф выталкивает из себя логос (рациональное мышление), повествовательное слово (эпос), историю (рассказ о прошлых событиях), литературу (художественное слово), и многое другое. Эти вытолкнутые мифом сферы до конца не могут разорвать пуповину, связывающую их с мифом: миф возвращается всякий раз, как только человек решит, что он уже всё «знает» и всё «может», что он способен разгадать все тайны бытия и превратить природу в свой «огород» и свой «скотный двор».
На новом витке развития человеческой цивилизации, новой мифологии предстоит погасить чрезмерную дерзость человека, предстоит сконструировать новое равновесие с миром вовне человека (экология, экоцифра) и с миром внутри человека (новая философия морали, новая экзистенциальная психология).
Предстоит создать новую мифологию «жизни и смерти» человека.
В поисках бессмертия: Гильгамеш и Ахиллес.
Литература, вырвавшаяся из мифа (пусть не до конца), начинает задавать кощунственные вопросы и самый трудный из них: «способен ли человек преодолеть свою смертность?».
Гильгамеш, со сказания о котором начинается история мировой литературы, возомнил о себе, как не об обычном смертном. Среди людей не было ему равных, он во всём их превосходил, почему же смерть должна была уравнивать его с другими.
На пути к бессмертию Гильгамеш преодолел множество препятствий, казалось, вот-вот обретёт эликсир бессмертия, но в конце концов он потерпел поражение. Пришлось возвращаться назад, побитому, смирившемуся со своей смертностью. Пришлось возвращаться, осознав свои человеческие пределы.
Ахиллес должен был стать величайшим из древнегреческих героев, но в результате стал несчастнейшим из них. Будто Судьба его придумала, чтобы бессмертные древнегреческие боги могли всласть посмеяться над потугами смертного.
Должен был стать Ахиллес сыном самого Зевса, стал сыном ничем не примечательного Пелея; должен был стать бессмертным, казалось, его матери, морской богине Фетиде это под силу, не получилось, «ахиллесова пята» стала символом его смертности; должен был совершить великие подвиги, чтобы стать вровень с самим Гераклом, не совершил, только и осталось, что вымести свои неудачи на трупе убитого им благородного Гектора: даже смерть величайшего из героев оказалась почти трагифарсовой, он был убит не в открытом бою, как подобает героям, а стрелой Париса, попавшей в его пятку.
Как случилось, что Гомер и его «Илиада», героический плач над трагической судьбой Ахиллеса, стали культурной терапией древних греков, пробудившей их от спячки «тёмных веков»?
Как случилось, что поэма о поражении величайшего из героев, стала прологом западной цивилизации, цивилизации деяния и поступка?
Вечный гомеровский вопрос, один из самых многосмысленных и безответных во всей мировой цивилизации.
И он не только о том, как соотносятся в образе Гомера легенда и реальность, но и о смыслах самого Гомера, который говорит о жизни и смерти, о том, что герой должен идти навстречу своей Судьбе, даже если она приведёт его к смерти, что страшнее смерти жизнь, в которой не было поступков, достойных славы в веках.
Смерть или возвышает жизнь героя, или низводит на уровень бессмыслия и мертвечины.
Вечная гомеровская заповедь: смерть неминуема, с бессмертными Богами не стоит тягаться, пусть себе хохочут, неминуемость смерти есть высокий удел полнокровности жизни человека.
Выбор за человеком, который всегда перед лицом смерти.
… как преодолеть страх смерти?
В традиционных обществах возрастные переходы регламентировали жизнь человека от рождения до смерти. У каждого возраста были свои строгие правила поведения, то, что допустимо в одном возрасте, недопустимо в другом.
Возрастные переходы закреплялись в символических ритуалах, которые помогали человеку «умирать» в одном возрасте, чтобы «рождаться» в другом. Скажем «умирать» в качестве ребёнка, чтобы «рождаться» в качестве взрослого (обряд инициации). Ритуал этот был суровым, надо было окончательно вытрясти детство, чтобы «умер» ребёнок, привыкший к спонтанным поступкам, и «родился» взрослый, который не тяготится регламентированным поведением.