Позже, когда рухнула советская идеология, ритуал смерти был отдан на откуп религии.
Мне трудно судить обо всех странах, но по крайней мере в стране, в которой продолжаю жить, даже в атеистических семьях привычно считается, что хоронить без участия «священнослужителя» (какое кощунственное название) невозможно. Ритуал давно стал формальным, случается, что «священнослужителя» просят (не бескорыстно, за плату?!) сократить ритуальную молитву, но все убеждены, без него не обойтись.
Так ли безобиден этот ритуал?
На мой взгляд, формальная заупокойная молитва (тем более, когда язык этой молитвы не знаком), во-первых, оскверняет и опошляет саму смерть, во-вторых, оскверняет и опошляет само страдание людей, потерявших близких. Люди не роботы, они должны иметь право не только на радость, но и на страдание, я бы сказал, на экзистенциальное страдание.
Какими должны быть похоронные ритуалы сегодня (у нас)?
Скажу честно, не знаю. Только и могу сказать, что похоронный ритуал не должен быть пышным, что похороны не должны быть «ярмаркой тщеславия», что ритуал смерти должен осуществляться в приватной сфере, среди самых близких и родных.
Понимаю, как и во многих других случаях, легче сказать, так не должно быть, чем предложить что-то разумное.
Монументальность смерти.
Смерть может восприниматься культурой как распад и тлен, как нечто неприятное и унизительное для человека.
Смерть может восприниматься культурой как естественное завершение жизни, как её трагическое утверждение.
Смерть может восприниматься культурой монументально, поскольку смерть прерывает живое время, чтобы продолжить его во времени символическом.
За философией жизни и смерти, реализуемой в культуре, остаётся выбор, предпочесть ли полное забвение, кануть в «реку Лета», или обрести себя в «реке Мнемозина», продолжая жить в памяти культуры.
… Вспоминаю начало пьесы Антона Чехова «Три сестры»:
«Ольга в синем форменном платье учительницы женской гимназии, всё время поправляет ученические тетради, стоя и на ходу. Маша в чёрном платье, со шляпкой на коленях, сидит и читает книжку. Ирина в белом платье, стоит задумавшись.
Ольга: Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шёл снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мёртвая. Но вот прошёл год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твоё сияет (Часы бьют двенадцать). И тогда также били часы.
Пауза.
Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда. Сильный дождь и снег.
Ирина: Зачем вспоминать».
Зачем вспоминать, зачем бередить прошлое, зачем омрачать настоящее?
Зачем?..
Может быть, в новое, секулярное время придумать такие таблетки, чтобы забыть, чтобы не мучиться, чтобы не вредить здоровью.
А может быть, напротив, суметь в новое, секулярное время сконструировать новый ритуал, связанный со смертью, который окончательно освободится от религиозной догматики, но, в то же время, поможет человеку сохранить память о тех, кто ушёл, не забыть, не забывать, поможет переключить невыносимую боль в облагораживающую печаль?
… «печаль моя светла, печаль моя полна тобою» …
Трудный вопрос. Мы слишком разные, мы живём в разных культурных традициях и трудно представить себе универсальный траурный ритуал.
Возможно следует говорить о некоторых принципиальных идеях, которые могут оказаться приемлемыми для всех.
Во-первых, возможно самое главное – отношение к умирающему родных и близких, понимание того, что в какой-то момент медицина, лекарства, процедуры должны отступить на второй план (третий, десятый, сотый), чтобы освободить место для человеческого общения, в котором в равной степени нуждаются как сам умирающий, так и его близкие.
… «устоявшаяся практика «напичкивания» пациента лекарствами в предсмертные часы является плохой услугой и ему, и его семье»: Элизабет Кюблер-Росс.
«Кончина человека должна носить достойный, более гуманистический характер: он не должен ощущать себя покинутым, изолированным, – это и является сегодня одной из величайших проблем медицины»: Сидней Коэн.
«Многочисленные доказательства того, как часто люди, находящиеся на смертном одре, остро нуждаются в искренних человеческих контактах»: Станислав Гроф…
Во-вторых, сохранение памяти об ушедшем человеке, памяти живой, не выхолощенной, драматичной, как драматична жизнь любого человека, памяти не только общественной, не только для других (в каких-то случаях это неизбежно), но и для памяти внутрисемейной, сокровенной, интимной.