Так, например, наш постоянный поиск партнера, если мы уже не живем с таковым, непосредственно обусловлен биологическим императивом, даже если мы и объясняем такой поиск по-другому. Большинство людей, и в первую очередь скучные номера, живут с ложным представлением, что им не хватает партнера для полноты жизни или что партнер может дать им ощущение полноценной жизни. При этом они в действительности смешивают две различные вещи: с одной стороны, их глубокое ощущение недостатка энергии, что и ведет к постоянным поискам полноты, и биологический импульс — с другой стороны, который заставляет их искать подходящего партнера для продолжения рода и основания семьи.
«Прочность семьи — один из самых сильных факторов поддержания социального порядка, — говорит Тайша Абеляр, — так как существует ужасный страх перед жизнью в одиночестве и страх умереть одному». При этом она подчеркивает, что мы, люди, — настоящие социальные существа, стадные животные, чувствующие себя защищенными только в группе. Эта черта тоже принадлежит к нашему наследству приматов и указывает на то, что мы — все еще обезьяны, ищущие защиты в тесном кругу семьи, что было необходимо в ходе истории развития для сохранения нашего вида. Только под защитой племени могло спокойно родиться и расти молодое поколение, да и для взрослого индивидуума безопасность была тесно связана с присутствием других членов рода; голая обезьяна без мощных челюстей, клыков и когтей нуждалась в них, чтобы выжить во враждебной природе.
В понимании магов подобная безопасность могла функционировать только благодаря тому, что внутри группы создавалось точное согласование жизни одного со всеми, соглашение, ненарушимость которого стала высшей заповедью для каждого члена сообщества. Таким образом и возник первый социальный порядок, целью которого было обеспечение единой фиксации точки сборки и создание вследствие этого общего мира, который предлагал своим жильцам ориентацию и пристанище: простейший предок нашего сегодняшнего повседневного мира.
Но то, что в те давние времена было необходимо и правильно, может стать сегодня нашим несчастьем. По причине нашего общего наследства мы цепляемся за социальный порядок, давно уже ставший анахронизмом; он был необходим для выживания наших предков, но закрывает нам доступ к новым знаниям и опыту, которые как раз в нынешнее время могут быть важны для нашего всеобщего выживания.
При этом ложное чувство безопасности вводит нас в заблуждение, обусловленное миром повседневности. Мы ведем себя подобно кротам, которые при появлении туч ищут убежища в их подземных домах, ведь они всегда укрывали их от непогоды, но внезапно превратились в смертельную ловушку. Аналогично и мы следуем иллюзорному чувству безопасности, своего рода эху всей нашей истории развития, и не понимаем, что настало время преодолеть иррациональный страх, который связан с познанием неизвестного.
Мы должны учиться понимать, что опыт нового — сдвиг точки сборки — только потому вызывает чувство страха и панику, что мы при этом нарушаем высшую заповедь неразрывности соглашения, вырываем себя из социального порядка и при этом лишаемся защиты группы. Наши инстинкты говорят нам, что это представляет непосредственную опасность для нашей жизни. Мы реагируем чувством смертельного страха, независимо от того, ожидает ли нас «там, снаружи» — в другой позиции точки сборки — опасность или единственный шанс выжить.
Но даже если мы готовы, несмотря на страх, покинуть хотя бы на одно мгновение безопасность в семье и поддержку социального порядка во имя исследования потенциального шанса, имеется еще третья причина, которая удерживает мир повседневности на его месте и очень тесно связана с уже обсужденными механизмами: чувство собственной важности, о котором маги говорят, что оно является самым чувствительным краеугольным камнем мира повседневности.
3. Чувство собственной важности
«Третий пункт, требующий энергетически наибольших затрат, — это чувство собственной важности, — говорит Кастанеда. — Мы все ценим представление о нашей собственной важности, особенности и единственности, без того, чтобы хоть раз их поточнее исследовать или спросить себя, в чем же они заключаются».
Попробуем сначала выяснить, что же он, собственно, имеет в виду, когда говорит о чувстве собственной важности.
Он имеет в виду повседневное «я, я, я»: «Какое это имеет отношение ко мне? Имеет он в виду меня? Почему именно я? Что я буду от этого иметь?» Эти и неисчислимое количество подобных вопросов то и дело возникают у нас в голове и создают некий довольно скучный внутренний диалог, который постоянно крутится вокруг одного и того же центра: нашего столь высоко ценимого, нежного и часто обижающегося Эго, которое мы все считаем в том или ином смысле центром Универсума.
В данном случае началось все столь же безобидно: с первородного чувства самосохранения каждого существа и простого обстоятельства, что восприятие всегда производится из одного и того же центра. Это столь долго не представляло никакой проблемы, пока восприятие не направилось на самое себя и не произвело в акте самоотражения представление о Я, которое разделяет воспринимающего индивида и воспринимаемый им мир. С того мгновения все входные данные органов чувств стали оцениваться с точки зрения потенциальной пользы или возможной опасности для Я, что и позволило возникнуть системе интерпретации, которая все более и более обособлялась в ходе истории человечества.
При этом Я впало в определенные заблуждения, которые сами собой возникли из его позиции главного наблюдателя.
Поскольку все входные данные можно трактовать по отношению к Я, и весь мир должен иметь отношение к Я. Ложный вывод, сравнимый со средневековым представлением, что Земля является центром Универсума. С точки зрения земного наблюдателя кажется, что это так и есть: Солнце, Луна и звезды вращаются по кажущимся неизменными орбитам вокруг нас, если мы примем нашу наблюдательную позицию за неподвижный центр.
То, что для Коперника и его современников означало революционный поворот, ясно сегодня каждому: Земля не является центром Вселенной, а всего-навсего спутником Солнца. Но в наших внутренних убеждениях все вращается так же, как и прежде, в первую очередь — вокруг нас самих. Человек по-прежнему считает себя венцом творения, и каждый из нас тем или иным образом воспринимает себя как совершенно особенный образчик человеческого рода.
При этом не имеет значения, имеет ли наше чувство собственной важности положительное или отрицательное значение. Уверенность, что являешься неудачником, есть такое же выражение чувства собственной важности, как и убеждение, что ты лучше других. Переоценка себя, мания величия, высокомерие и нарциссизм идентичны по основной своей мотивации самосостраданию, комплексу неполноценности, покаянию и мученичеству. Все эти и им подобные побуждения предполагают, что собственной персоне придается слишком большое значение — во всяком случае, достаточно большое, чтобы оправдать повседневное помешательство, которое из этого следует. Чувство собственной важности напяливает на нас шоры, редуцирующие мир до эгоистических интересов и позволяющие нам видеть только то, что непосредственно связано с нашей персоной. Только так и можно объяснить, как это мы умудряемся эксплуатировать природу и окружающих нас людей и одновременно жалуемся на загрязнение окружающей среды, социальную несправедливость и повсеместное распространение эгоизма. Мы абсолютно не способны наблюдать мир и нас самих, не вынося об этом суждений, и прийти к такому взгляду на вещи, в котором мы не играем никакой значительной роли, что в подавляющем большинстве случаев и является истинным. А общественное соглашение способствует такой частичной слепоте, чтобы, как говорит Кастанеда, держать нас в границах повседневного мира: