Но проходили годы, и шраманы-скитальцы оседали, строили обители, окружали себя учениками. Правители приглашали новых учителей к своим дворам, выслушивали их, отвергали или принимали их идеи. Постепенно вокруг кшатрийских учителей возникали своеобразные общины, живущие по законам коллективного труда. Эти общины искателей истины были знаменательным явлением в духовной жизни Индии. Они стали как бы предтечей двух крупнейших в истории Индии философских движений — буддизма и джайнизма, — основатели которых жили в VI в. до н. э. Буддизм — ярчайшее явление кшатрийской духовной традиции — заимствовал у своих предшественников общинную организацию, любовь к этическим проблемам и склонность к научной логике, которой в то время уже пользовались такие науки, как математика, астрономия, медицина, естествознание. «…Удивительно, — напишет века спустя Д.Неру, — насколько близко эта философия Будды подводит нас к некоторым понятиям современной физики и современного философского мышления»[11].
Будда отрицал авторитет Вед, не принимал кастовой системы и выступал против ритуалов, которые составляли важнейшую часть жреческой практики брахманов. Буддизм как бы канонизировал кшатрийскую традицию и принес ей долгую жизнь. С этой же традицией оказался прочно связанным и современный мир мудрецов, учителей и философов Индии.
Живя годами в Индии, я старалась разобраться в этом мире, найти необходимые ориентиры, схватить его суть. Удивительные слова «риши», «махариши», «махатмы» неведомой музыкой звучали в моих ушах. С годами я многое если не постигла, то узнала, и этот необычный мир если и не обрел искомой стройности в моих представлениях, то стал ближе и понятней, чем в моменты первых моих соприкосновений с ним. Это был чисто индийский мир, так я себе его представляла, пока не наступил тот день.
Это случилось в гималайской долине Кулу, в первые же часы моего пребывания на вилле Николая Константиновича Рериха, где он прожил около двадцати лет и умер в 1947 году. Стоял ясный весенний день. Я спустилась по склону и наткнулась на ровную, чисто выметенную площадку. В центре площадки возвышался камень серого гранита. «Тело Махариши Николая Рериха, — гласила надпись на камне, — великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, что соответствует 15 декабря 1947 года. Ом Рам». Махариши значило Великий мудрец. Русский художник — и вдруг Махариши! Я знала Рериха — художника, Рериха — ученого, но Рерих — Великий мудрец мне не был знаком. В моем представлении возникла какая-то гипотетическая абстрактная область, где произошло неведомое мне соприкосновение русской и индийской духовных традиций и в которой русский художник Рерих сыграл, видимо, очень важную роль. Но прошло немало лет, пока эта область не стала для меня реальностью и из абстракции не превратилась в нечто вполне конкретное.