Далай-лама (через переводчика): Я сомневаюсь, что между аффликтивными эмоциями и психическими состояниями, с одной стороны, и неаффликтивными эмоциями и психическими состояниями — с другой, имеется какое-то различие с точки зрения их устойчивости в процессе развития и той степени, до которой они могут развиваться. Мне интересно узнать, действительно ли аффликтивная эмоция или аффликтивное психическое состояние подобное жестокости, может развиваться до высокого уровня на котором оно становится спонтанным и подобным развитым состояниям сострадания. Я хотел бы узнать, действительно ли аффликтивные состояния развиваются по той же схеме, что и неаффликтивные, или их развитие происходит как-то иначе.
Экман: Замечательный вопрос. Для того чтобы дать на него точный ответ, пока что нет проверенных научных фактов. Я полагаю, жестокость подразумевает получение удовольствия от причинения страдания. Мы знаем, что некоторые очень жестокие люди проявляют великодушие и сердечность к одним людям и безжалостность к другим. Рассказывают, что Гитлер с теплотой относился к детям и собакам. Другие не менее жестокие диктаторы были очень добры с некоторыми людьми и не проявляли в отношениях с ними никакой жестокости.
Далай-лама (через переводчика): Эта дискуссия сродни нашей более ранней дискуссии о способности эмоций или настроений мешать нам видеть реальность; безусловно, это же можно сказать о жестокости: она действительно мешает нам видеть окружающий нас мир. Но можно ли сказать, что сочувствие или заботливое отношение к другим людям также мешает нам видеть мир?
Экман: Я полагаю, что нет, но опять же я не располагаю никакими научными доказательствами, имеющими прямое отношение к вашему вопросу. Предпосылкой к состраданию или жестокости — тому и другому — является способность знать, что чувствуют другие люди. Знание того, что вы чувствуете, не означает, что я собираюсь помочь вам.
Вы согласны с тем, что любая эмоция может быть аффликтивной или неаффликтивной, — это зависит от того, как она реализуется. Например, вы писали, что если гнев направлен на действие, а не на причинение вреда тому, кто это действие совершает, то тогда он является конструктивным. Мы прекрасно знаем, что страх может быть конструктивным: он может спасти нам жизнь. Когда вы испытываете горе при тяжелой утрате, то оно может быть конструктивным — если только не вызывает необратимых психических процессов, — потому что другие люди будут навещать и решать вас. С точки зрения Дарвина, мы не имели бы эмоции, если бы они хотя бы иногда не приносили пользу в тех условиях, в которых жили наши далекие предки; вот почему эмоции сохранились у людей.
Когда я сказал вам об этом шесть лет назад в Дарамсале, вы быстро ответили мне: «Да, но из того, что это является частью нас, еще не следует, что это хорошо! Возьмите смерть — мы все умрем, но умирать не хочет никто!»
Я был настолько удивлен вашим быстрым ответом — тогда я еще не знал, как быстра ваша мысль и каким блестящим полемистом вы являетесь, — что не догадался возразить вам, что смерть может быть хорошей. Если вы умираете после долгой и многотрудной жизни, если ваше тело износилось, то вам пришло время уходить из этой жизни. Когда люди достигают этого этапа жизненного пути, то они могут приветствовать приближение смерти. Они могут огорчаться из-за того, что их тело больше не работает, как прежде, или что у них ослабла память, но, в определенном смысле, смерть является очень функциональной и адаптивной для нас, если не наступает преждевременно.
Я обсуждал этот же вопрос со специалистом по эволюционной философии Еленой Кронин, которая заявила, что нам необходимо думать о смерти на генном уровне.{10} Если вы хотите думать о смерти на индивидуальном уровне, считает Кронин, то дарвиновское объяснение состоит в том, что адаптации, полезные для индивида на ранних этапах жизни, особенно когда он находится в репродуктивном возрасте, могут взимать с него тяжелую дань в более поздний период жизни — в том числе в виде преждевременного старения и смерти. Индивид умирает, но он оказывается более успешным в репродуктивном смысле, чем в том случае, если бы он не проявил этих адаптаций. Наличие в организме мужчин тестостерона считается одной из форм такой адаптации и одной из причин того, что мужчины в среднем живут меньше женщин. Это благоприятно для индивида только с точки зрения того, что он оставляет после себя большее потомство, чем он оставил бы без такой формы адаптации. Но это не благоприятно с точки зрения «хорошей смерти».[6]