Другой случай предубеждения, являющийся следствием гегелевского метода, - пристрастие его автора к цифре три. Кажется, что все происходит по триаде только из-за того, что диалектика состоит из трех стадий: тезис, антитезис и синтез. Что бы ни требовалось разделить, Гегель делит все на три. В его объяснении истории, например, он признает восточный мир, греков и римлян и, наконец, немцев. Остальные, кажется, не принимаются во внимание совсем. Это, конечно, хорошо для симметрии, но не совсем убедительно в качестве метода исторического исследования. Подобно этому, мы находим разделение духа на три части в "Энциклопедии философских наук": существование, как таковое, которое дает начало логическому процессу, далее говорится о фазе самоотчуждения духа. Эта вторая стадия обсуждается в философии природы. И, наконец, дух завершает свой диалектический цикл, возвращаясь к себе. Соответственно этому Гегель обсуждает вопросы философии духа. Все вместе задумано как диалектическая триада. Такое теоретизирование настолько нелепо, что даже те, кто уважает Гегеля, не пытаются защищать его.
Но, делая эти критические замечания, мы не должны пропустить то ценное, что есть в философии Гегеля. Прежде всего, поскольку затронута диалектика, следует допустить, что Гегель демонстрирует здесь значительное проникновение в работу духа, поскольку часто ум развивается именно по диалектической модели. Как вклад в психологию интеллектуального развития диалектика - образец тонкого наблюдения. Во-вторых, Гегель подчеркивает значение истории, которое было выражено Вико столетием раньше, но не принято во внимание. Способ, которым Гегель делает правдоподобными свои утверждения, иногда страдает недостатком точности при употреблении слов. Возможно, это связано с определенной поэтичностью самого языка. Так, когда Гегель говорит, что философия - это изучение ее собственной истории, мы должны рассматривать это в свете требований его же диалектики. Гегель говорит, что философия с необходимостью развивается диалектически, и, следовательно, изучение диалектики, являющейся важнейшим философским принципом, представляется совпадающим с изучением истории философии вообще. Это окольный способ сказать, что для настоящего понимания философии нужно знать ее историю. Кое-кто может не согласиться с этим, но утверждение Гегеля не лишено смысла. Гегель часто играет на различных значениях слов. Действительно, он придерживался взгляда, что язык имеет присущие ему духовные возможности, которые каким-то образом превосходят возможности ума его пользователей. Как ни странно, абсолютно такого же взгляда на обыденный язык придерживаются современные философы из Оксфорда.
Что касается истории, то Гегель полагал, что Абсолют ему подвластен. Следовательно, надлежало выдвинуть философскую систему, которая, на его взгляд, всегда соответствует ходу событий. Наиболее резко он выразил эту мысль в предисловии к "Философии права": "Сова Минервы начинает свой полет, только когда спускаются сумерки".
Гегелевская философия вдохновляется принципом, который положен в основу изложения истории философии. Он заключается в том, что никакую часть истории мира нельзя понять до тех пор, пока мы не увидим ее как некое целое. Следовательно, целое - это единственная реальность.
Этот взгляд мы обнаруживаем уже у досократиков. Когда Парменид утверждает, что Вселенная - это неподвижная сфера, он пытается выразить что-то в этом же роде. Математические философы пифагорейской школы также имели в виду это понятие, когда говорили, что все вещи - числа. Более близкий к нашему времени Спиноза был представителем этой же точки зрения только целое в глубоком смысле этого слова реально. Следуя пифагорейской традиции, математические физики в поисках одной, высшей формулы, которая объяснит всю Вселенную, движимы той же верой. Особые успехи ньютоновской физики, достигающие высшей точки в космологиях, как у Лапласа, - пример того же. Не составляет большого труда показать, что идеалистическое представление о всеобъемлющей системе непрочно. В то же время существует опасность отвергнуть ее, не пытаясь увидеть, на что она нацелена, хотя бы даже в неясном и смутном виде.
Интересно то, что в одном отношении системы идеалистов изображают устремления научной теории. Программа науки действительно дает всегда расширяющееся понимание природы. Выявляются взаимодействия, о которых до сих пор не подозревали; все больше и больше событий в природе включаются в круг понятий теории, и в принципе этому развитию нет конца. Более того, научная теория не допускает никаких исключений, ее охват должен быть всеобщим: это или все, или ничего. Тогда мы могли бы сказать, что системы идеалистов - это разновидность платоновской идеи о науке как о целом или божественная наука, как задумывал ее Лейбниц. То, что все имеет отношение ко всему каким-либо образом, конечно, верно, но неверно, что вещи изменяются только из-за связи с другими вещами. Так же неправильно изображать целую вещь как конечный продукт, тогда как характерной чертой научного исследования является его бесконечность. Гегелевское отношение нимало не связано с научным оптимизмом XIX в., когда каждый думал, что ответ на любой вопрос ждет его где-то совсем рядом, за углом. Впоследствии это оказалось иллюзией, как и следовало ожидать.
Однако возиться с божественной наукой немного невыгодно. Что бы ни говорили о ней, она не принадлежит к нашему миру, а другие, не наши миры могут не иметь отношения к нам. Таким образом, идеалистическая система это ложное представление. Мы можем показать это даже более непосредственно. Я имею ряд верных утверждений, таких, например, как:
"Нельсоновская колонна выше, чем Букингемский дворец". Гегельянец не разделил бы этого утверждения: "Вы не знаете, о чем вы говорите. Чтобы понять факт, о котором вы говорите, вы должны знать, какие материалы использованы в обоих сооружениях, кто построил их и почему". И так далее до бесконечности. В конце концов вам придется постигнуть всю вселенную, прежде чем вы получите право сказать, что вы знаете, что имели в виду, утверждая, что Нельсоновская колонна выше, чем Букингемский дворец. Но проблема заключается в том, что при этом я должен был бы знать все прежде, чем я буду знать что-либо, и, таким образом, я не смог бы даже начать. Никто не собирается быть таким скромным, чтобы объявлять о себе как о совершенно пустоголовом существе. К тому же это просто неверно. Я знаю, что Нельсоновская колонна выше, чем Букингемский дворец, но в других отношениях пусть предъявляют претензии к божественному всеведению. Дело в том, что вы можете знать что-либо, не зная всего об этом; вы можете с умом применить слово, не зная всего словаря. Гегель настаивал, что кусочек из головоломки не имеет значения до тех пор, пока вся головоломка не будет закончена. Эмпирик, напротив, признает, что каждый кусочек имеет значение сам по себе. И действительно, если бы он не имел значения, вы не смогли бы начать собирать части вместе.
Критика логического содержания гегелевской системы имеет важные последствия в этике, поскольку если бы логическая теория была верна, то и этическая теория, построенная на ней, была бы таковой. Как бы то ни было, вопрос опять остается открытым.
В этом пункте гегельянство и локковский либерализм диаметрально противоположны друг другу. Для Гегеля государство - благо само по себе, граждане, как таковые, не важны и ценны постольку, поскольку они способствуют величию целого. Либерализм начинает с другого конца и рассматривает государство как способствующее развитию индивидуальных качеств различных его членов. Идеалистический взгляд с легкостью порождает нетерпимость, безжалостность и тиранию. Либеральный принцип поощряет терпимость, предупредительность и компромисс.
Идеализм Гегеля - это попытка рассмотреть мир как систему. Хотя акцент делается на духе, гегельянство по меньшей мере не субъективно. Мы можем назвать это объективным идеализмом. Мы уже видели, как построение диалектической системы a la Hegel было отвергнуто Шеллингом. В философском отношении это было отправным пунктом жесткого антигегелевского выступления Сёрена Кьеркегора, датского философа. Его работы имели небольшое влияние при жизни, но пятьдесят лет спустя они стали источником экзистенциалистского движения.