Но жизнь продолжалась.
Два мальчика — бедные, несчастные сиротки — остались в Нью-Йорке без средств к существованию; по словам Перри, они тогда чуть ноги не протянули, потому что постоянно кружившие в вестибюле отеля импозантные дамочки с низким декольте и в украшенных перьями шляпках пичкали их конфетами, хот-догами и . Вместо денег им досталось актерское наследство, состоящее из неоплаченных счетов, украшений из папье-маше и напускного блеска, но “Плаза” предоставила кредит, и они научились жить не по средствам.
Они были близнецами, но не из тех, что похожи как две капли воды. У темноволосого, задумчивого Мельхиора уже к десяти годам угадывался профиль, покорившего впоследствии Шафтсбери-авеню{34}. Этот профиль для Мельхиора был тем же, чем уши для Кларка Гейбла{35}. Темные глаза, ресницы, окрещенные в народе “девичьими”, и телосложение, наилучшим образом подходящее для прыжков, фехтования, влезания на балконы и прочих требуемых от шекспировского актера трюков. Эти трюки вместе с “внушительной серьезностью манер”, естественно, наводят на мысль, что его отцом был Кассий Бут, но не будем забывать, что в свое время бедолага Ранулф тоже имел громкий успех у женщин — хоть и затянутых еще в кринолины, — так что над отцовством продолжает стоять гигантский знак вопроса; хотя чья бы сперма в конце концов ни пошла в дело, таких кандидатов в папаши не стыдно иметь ни одному ребенку, а что до меня, внучки, так я, знаете ли, считаю, что они оба здесь кое-чему поспособствовали.
Перигрин тем временем рос божьим наказанием и — весь в мать — ни секунды не мог быть серьезным. Выступая в Перте в роли молодого Макдуфа, он вышел на сцену с ночным горшком на голове, чем привел в неописуемый восторг публику, состоявшую в тот вечер из стригалей овец. После этого Мельхиор ни разу не пустил его на подмостки. Даже молокососом Мельхиор предпочитал искусство, а Перигрин — веселье. Не думайте, что раз они были братьями, то непременно любили друг друга. Вовсе нет. Небо и земля.
Так они и жили на гостиничном пайке и подачках доброхотов, пока из Лейха не прибыло судно, а с ним — карающая длань, неотвратимая, как могила. Мисс Юфимия Хазард, их тетушка, — пресвитерианка до мозга костей, надзирательница в работном доме в Питлори и заклятый враг подмостков и их обитателей, слезинки не пролившая над судьбой брата и невестки, чью жестокую смерть она считала Божьей карой и своего рода воздаянием. Ухватив Мельхиора за ворот и не слушая протестов, она затолкала его в сундук с наклейкой “В дороге не требуется” и потянулась было к Перигрину, но тот отпрянул, извернулся и, оставив в ее руках лишь старый твидовый пиджак, был таков — алле-гоп из окна по пожарной лестнице! И вот уже рыжий десятилетний мальчишка в рубашке с короткими рукавами, не разбирая дороги, мчится по улице, сбивает тележку торговца хот-догами, опрокидывает ящик чистильщика обуви... только его и видели.
Как в воду канул, растворился в Америке и, хотя позднее он рассказывал разные байки про свои юношеские проделки и приключения, я понятия не имею, что с ним на самом деле было; знаю только, что пришлось ему несладко и что, когда он впервые нас нашел, он был богат как Крез.
Итак, Перигрин сбежал — только пятки сверкали, а Мельхиор попался.
Мельхиор обожал, даже боготворил отца, и от великой трагедии родительского бытия сберег лишь один крошечный сувенир — склеенную Эстеллой картонную корону, надеваемую Ранулфом в роли короля Лира. Одному богу известно, как ему удалось протащить ее мимо тетки.
Природу не обманешь, верно? Все эти унылые, набухшие дождем и недоваренной овсянкой годы, скорчившись под тонким, единственным позволенным ему теткой пледом, он каждую ночь сам себе декламировал наизусть великие роли отца. Макбет, Гамлет (но, конечно, не Отелло). Шотландские часы тетки Юффи — этого рогатого “дедушку”, проживающего теперь по адресу 49, Бард-роуд, вы уже видели — били полночь, час, два. Одинокие декламации приводили его в такой экстаз, что он засыпал, обливаясь слезами. Тетка строго-настрого запретила Мельхиору даже думать о сцене, хотя и признавала у него явный талант в этом направлении — то есть ораторские способности и все такое — и уговаривала его стать проповедником. Когда она его окончательно допекла, он решил дело по-своему.
Завернув в сменную рубашку и трусы картонную корону и завязав поклажу в узелок, он навсегда распрощался с Питлори. Я так и вижу его, отправляющегося на поиски счастья, словно Дик Виттингтон{36} в известной пантомиме. Когда он затворял за собой дверь работного дома, часы мисс Юффи пробили пять раз. Стояла, должно быть, ужасная стужа, в небе — ни звездочки, кромешная тьма без намека на утро. Проезжавшая мимо повозка с капустой подбросила его на пару миль. Забрезжил рассвет; ни друзей, ни родных, кроме пропавшего где-то за океаном брата, с которым он никогда особо не ладил. Безумная гордость, честолюбие — и ничего за душой, кроме черных глаз, внушительной серьезности да игрушечной короны с облупившейся позолотой.