— Вам, похоже, очень не помешает сейчас чашка чаю, — заметила акробатическая танцорка, и они ушли, а мы продолжали крутить сальто, пока не проголодались и, побежав в столовую за хлебом с застывшим на жаровне жиром, не услышали, как бабушка говорила: — Он все напрочь отрицает, и хрен я чего-нибудь добьюсь.
Ни я, ни Нора ничего не поняли, но они обе подхватили нас и стали тискать:
— Бедные малышки!
И мы получили двойную порцию — каждая по два ломтика
хлеба, да еще намазанных поверх жира тонким слоем малинового варенья.
Акробатическая танцорка потом преуспела и вышла за лорда. Странная штука жизнь.
А жизнь катилась дальше своим чередом, пока в один прекрасный день в том же году, может спустя несколько недель, в дверь не постучали.
Стук, стук, стук; кто там?{42} Я потопала открывать.
Стук, стук.
Нашего гостя ожидало серьезное потрясение.
В дверном проеме перед незнакомцем стоял голый ребенок. Ни лоскутка одежды, только большой голубой бант в волосах и на глазу — черная повязка. В руке я сжимала кривую турецкую саблю из серебряной бумаги, а на ступеньке лестницы примостилось другое дитя — точная копия первого, больше похожая на обман зрения, чем на двойняшку, ну просто как две капли воды, только бант у нее был зеленый, и на плечи, как плащ, наброшен затянутый узлом красный флаг с черепом и скрещенными костями. Малышки подозрительно уставились на пришельца круглыми глазами: это еще кто такой?
У-у, какой ледяной прием! Такой ледяной, что он не смог удержаться от смеха.
Да, в те дни он был парнем хоть куда. Прошу прощения, если, описывая его, я ударюсь в язык бульварных романов, — в Перри всегда это было, особенно шикарно он выглядел в двадцать с небольшим: могучий в плечах, с мощными бедрами, непослушной копной блестящих медно-рыжих волос, щедро забрызганным веснушками носом, смеющимися зелеными с золотыми крапинками глазами. На нем была потертая, выцветшая летная куртка с шевроном летного корпуса США, левая рука — на перевязи. Это был наш дядя Перигрин из Америки, но мы о нем тогда ни сном ни духом не ведали.
Заметив, что мы вот-вот обидимся, он подавил смех; но губы все еще подрагивали от скрытого веселья, когда, опустившись на колени, чтобы мы трое были примерно на одном уровне, он принялся рассматривать своих новообретенных племянниц. Порывшись в кармане, он вытащил не конфету, не монетку, а чистейший белый платок, потряс им и показал малышкам: спрятано в нем что-нибудь?
Мы помотали головами. Нет. Было очевидно, что, как и мы сами, платок ничего не скрывал.
Связав платок в узел, он показал нам его опять. Просто узел,и всё. Заинтригованные, мы пододвинулись поближе.
Он нарочито медленными движениями развязал платок, и — о чудо — из него вылетел белый голубь; дважды облетев гостиную, он уселся на рога дедовских часов, проворковал и, к негодованию поднимавшейся из подвала, чтобы проверить происходящее, бабушки, нагадил на ковер. Бабушка на этот раз, слава богу, успела натянуть панталоны. Потом все пошли на кухню пить чай, и мы, маленькие пиратки, забравшись Перигрину Хазарду на колени, принялись выворачивать его карманы в поисках голубей, но вместо них нашли торт “Фуллер” с грецкими орехами, принятый бабушкой с подозрительной учтивостью. Ореховый торт “Фуллер” постигла участь всего, что бренно в этом мире, а жаль — я бы не прочь и сейчас полакомиться кусочком “Фуллера”. Оказалось, что мы все имеем особое пристрастие к “Фуллеру” с грецкими орехами, так что каждый съел по нескольку кусков, и обстановка немного разрядилась, несмотря на изрядную озабоченность Перигрина поручением, взятым на себя из чувства долга перед только что найденным братом.
Даже не столько перед Мельхиором, сколько перед покойными родителями.
Но как получилось, что Перигрин Хазард вдруг явился в этот прекрасный день в Брикстон с голубем в кармане, чтобы нас осчастливить? Помните, последний раз его видели улепетывающим от когтей тети Юффи по Бродвею прямо...