Потом она сняла квартиру с подругами и дорвалась до свободы. Все еще прибегала проведать старых тетушек, когда выдавалась минутка, в нарядах из черной кожи, с розовыми тенями на веках, фальшивыми локонами до попы и еще бог знает чем. Отец — нерукоположенный проповедник — не позволил бы ей появиться дома в таком виде, и по дороге с работы в клубе она забегала к нам, чтобы смыть косметику и надеть туфли на низком каблуке и приличное платье, которые хранились в свободной комнате.
Точнее, в одной из свободных комнат. Весь дом нынче состоит из свободных комнат. Каталка живет внизу, чтобы легче заезжать в своем кресле в столовую и в туалет на нижнем этаже. Нора и я делим мезонин. Остальное пространство забито старой одеждой пополам с пылью, увязанными в пачки газетами, вырезками, старыми фотографиями.
Остальное пространство безмолвно.
И вот в один прекрасный день заскочив нас проведать, Тиффани обнаружила симпатичного молодого незнакомца, который пил чай в компании тетушек; он и меня с Норой, честно говоря, удивил, ибо был первым отпрыском семейства Хазард, удостоившим нас своим визитом.
С первого взгляда бедняжка Тифф влюбилась в него по уши.
Тристрам. Его брата-близнеца зовут Гарет. Дурацкие кельтские имена. Этот Гарет — иезуит, подростком он перешел в католичество. И стал миссионером, по крайней мере, так нам рассказала его Старая Няня. Его Старая Няня иногда заходит к нам, она — своего рода друг семьи; видите ли, она раньше, в глубокой древности, еще в допотопные времена, была Старой Няней Каталки. Потом она была Старой Няней Каталкиных дочерей. Потом — Старой Няней Тристрама и Гарета. Она, можно сказать, наследственная Старая Няня семейства Хазард. Несокрушимая старушенция. Честно говоря, мы узнаём от нее последние сплетни. Старая Няня рассказала нам, что лет десять назад Гарет отправился в джунгли. Его, наверное, там давно уже зажарили и съели, или племя хиваро{48} высушило его голову на сувениры.
Гарет и Тристрам — священник и ведущий игрового шоу. По-моему, большой разницы нет. Оба в шоу-бизнесе. Каждый по-своему продолжает благородную традицию семьи Хазард — веру в предлагаемые обстоятельства. За согласие поиграть в его игру каждый обещает подарок.
Тристрам и Гарет — отпрыски третьей жены нашего отца. Давайте-ка повторим еще раз. Номер один: леди Аталанта Хазард, урожденная Линде (также именуемая Каталкой). Номер два: мисс Делия Делейни из Голливуда, США (или Дейзи Дак). Номер три: девица, игравшая когда-то Корделию с нашим отцом в роли Лира; женитьба на Корделии тоже, по-видимому, входит в традиции Хазардов. Ей в то время только исполнился двадцать один год, прямиком из Королевской театральной академии, где — о коварная молодость! — она была лучшей подругой мельхиоровой дочери Саскии. А Мельхиору тогда можно было уже пенсию получать; его только что произвели в рыцари “за заслуги на театральном поприще”, так что она от него, по крайней мере, титул получила, но с Саскией они до сих пор не разговаривают. Хотя Старая Няня — неугомонная сплетница — рассказала нам, как Саския, появившись на крещении мальчиков, словно злая фея из “Спящей красавицы”, косилась дурным глазом на пухлых спеленутых близнецов, возможно, уже тогда вынашивая коварные планы на будущее.
У Номера Три, однако, были на будущее свои планы. Она оказалась передовой дамой. Зорко глядела вперед и разглядела — телевидение! Для остальных в то время это был просто маленький серый прямоугольник размером с коробку кукурузных хлопьев, в котором, как на Трафальгарской площади в густой туман, плавали неясные фигуры. Кто бы мог подумать, что эта крошечная, наполненная призраками коробочка лишит всех нас — певцов, танцоров, акробатов, шекспировских актеров, в общем всех — работы? Но планы третьей жены Мельхиора простирались вплоть до конца двадцатого века. Она разместила перед объективами телекамер всю семью. И они преуспели.
А может, это по нужде случилось. Мельхиор начинал смазывать реплики, спотыкаться о шпагу, путаться в ролях, так что его Брут мало чем отличался от Антония; подкрадывалась старость, и он принялся стричь купоны с былой славы. Усердно разрабатывал открывшийся ему богатый пласт — старые хрычи в рекламах трубочного табака, марочного портвейна и миниатюрных сигар. Его лицо — я порой издеваюсь над ним, но все же рада унаследовать старые добрые хазардовские кости, которые, как хорошее вино, с годами только крепче становятся, — его лицо стало вызывать в памяти музыку Элгара{49}.
Махнув рукой на собственную карьеру, его смышленая молодая женушка всецело посвятила себя очаровательным сыновьям, однако умела выкроить время, чтобы и самой появиться в телеящике, нахваливая кухонные мочалки, жидкость для мытья посуды, туалетную бумагу... — “театральная королевская семья торжественно одобряет”. Коронным ее номером было появление в длинном желтом балахоне с гофрированным круглым воротом на крепостном валу. Она сурово оглядывала блюдо с полуфунтовым куском масла и вопрошала: “Взбить или не взбить?..” Госпожа Масленка. Еще она за сходную плату участвовала во встречах со зрителями и открытиях благотворительных распродаж; с молодостью она распрощалась быстрее всех моих знакомых.