Теперь второй: удвойте ваши денежки, утройте, учетверите или потеряйте — смотря куда покажет стрелка. Проще простого. Все построено на жадности. Камера следит за выпучивающей глаза, пускающей слюни публикой. Деньги! Деньги за так! Выигрыш в Тристрамовых “Загребай лопатой!” — почти как пенсион членов королевской семьи.
Тристрам затягивает свое заклинание, и в такт кружению колеса все начинают хлопать в ладоши: “Загребай лопатой!”
Каждый раз при виде этого шоу мне кажется, что я спятила.
Тристрам говорит отцу: “Готов загребать юбилейную кучу деньжат, папа?“
Ослепленный направленными на него огнями, старик моргает и озирается, будто только что проснулся и не понимает, где находится. Вот-вот расплачется. Одному богу известно, зачем он так себя унижает. Может, он просто хочет подпихнуть дебильную Тристрамову карьеру? Или хочется перед смертью еще разок покрутиться перед публикой? Или... может, ему в конце концов перестало фартить и просто-напросто деньги понадобились?
Странно, никогда об этом не думала.
Взяв себя в руки, отец одаряет нас полновесной, старинной, прекрасной улыбкой, проникающей до последнего ряда галерки, до последней клеточки в теле.
Улыбаясь, отец говорит:
— Я готов.
Но где же Тиффани в блестящем лиловом балахоне? Тиффани нет.
Не забывайте, все происходит в прямом эфире, так что положение у Триса довольно дерьмовое. По глазам видно, что он паникует. И вдруг в невидимой публике, из которой до сих пор доносились лишь случайные покашливания, смешки и аплодисменты, что-то произошло, прокатился явственный гул. Они увидели что-то невидимое нам, что их поразило, воцарилась неловкая тишина. И вдруг она прорвалась.
Я и не подозревала, что Тиффани может петь. Чисто и верно. Ла-ла-ла. Но ее все еще не было видно, слышалась только песня — мелодия без слов, без начала и конца, нелепое пение — и потревоженная им тишина расползалась, как круги по воде.
Тристрам обернулся на звук; вот он, в шоке, крупным планом.
Почему они не прервали трансляцию прямо тогда? Оказалось, что один из операторов был неравнодушен к Тиффани и считал, что Тристрам, этот первый жеребчик коммерческих каналов, обращается с ней как с последним дерьмом. Что было правдой. Но что вы хотите от мужика; и еще неизвестно, обошелся бы с ней лучше благородный оператор, дай ему волю. Как бы то ни было, он не дал остановить съемку и, самовольно развернув камеру, поймал в объектив стоящую наверху неоновой лестницы Тиффани.
У кого бы, глядя на нее, сердце не сжалось! Без косметики, растрепанная, в серых атласных трусиках с кружевными вставками, лиловых туфлях на шпильках и американской футболке с номером — тоже лиловой, с огромной красной цифрой “6д”. Эту футболку Тристрам в шутку подсунул ей в чулок для подарков на прошлое Рождество. Ясно как день, что он про нее думал.
В волосах у нее за ухом застряла ветка желтофиоли, а руки были полны охапками цветов: нарциссов, подснежников, ирисов — она, должно быть, нарвала их в палисадниках, цветочных ящиках и парках за неблизкую дорогу в студию из Бермондси.
Ей едва удавалось балансировать на высоченных лиловых “шпильках”, каблуки свернулись по дороге; резким движением она отшвырнула туфли совсем. Раз, два. Вторая точно, хотя вряд ли намеренно, поразила цель — угодила Тристраму по икре. (Настоящий, во плоти сидящий рядом с тетушками Тристрам, в унисон со своим двойником на экране испустил короткий, пронзительный крик, заставивший подскочить и ретироваться сидевшую у него на коленях кошку.)
Вопль Тристрама привлек ее внимание, и ее большие карие глаза остановились на нем, вроде бы узнавая, но очень смутно, словно ей припомнился сон — не очень приятный, но и не кошмар. Грустный сон, не гадкий.
Не имевшая о происходящем ни малейшего понятия публика возилась, хихикала, пытаясь убедить себя, что эта безумная девушка является частью программы и вскоре выкинет что-нибудь забавное — например, задерет футболку и покрутится им на радость. Но она лишь продолжала тянуть: ла-ла-ла.
Затем очень медленно, не отрывая от Тристрама глаз, словно гипнотизируя его, она начала спускаться.
Если бы нам с Норой дать по однофунтовой монете за каждую лестницу, по которой нам пришлось сходить, выступая в кабаре, мы бы утонули в золоте.
Но Тиффани, бедная девочка, ступала по этой лестнице совсем не как звезда. Она так шаталась на каждой ступеньке, что, не сомневаясь в ее неизбежном падении, загипнотизированная происходящим, я подалась к экрану, чтоб подхватить ее, когда она рухнет. Нора уже рыдала в три ручья, и даже древняя Каталка шмыгала носом и шарила в рукаве в поисках носового платка. Но, несмотря на то, что и у меня глаза были на мокром месте, я заметила, как топорщилась на Тиффани футболка, вспомнила ее последнее посещение и походы в туалет, и все стало ясно как дважды два.