— Душенька моя, — заворковала она, обращаясь к Тиффани, — мы так хотели, чтобы он женился на вас. Я умоляла, я просто заклинала его.
Тристрам моментально вышел из ступора, будто он это слышал впервые. Но Тиффани никак не отреагировала, она, похоже, ее не слышала. Несмотря на палантин, ей никак не удавалось унять дрожь до тех пор, пока случайное касание меха щекой не вызвало у нее улыбку, милую и трогательную, — так улыбаются хорошие детки в свой день рожденья; и, словно мех зверька напитал ее силой, она вновь ожила. Она набиралась сил прямо у нас на глазах, и хоть и не пришла в себя полностью, но тем не менее это новое существо было способно контролировать все. Громким, звенящим голосом она прокричала кому-то за пределами площадки:
— Эй! Кто-нибудь там, вызовите мне такси, слышите? Такси! Немедленно!
Потом она, как каждую неделю до этого, развернулась лицом к камере. Влюбленный в нее оператор дал крупный план, а она беззаботно, будто ее ничего не волновало, забросила один конец палантина за плечо и одарила зрителей широченной, профессионально неотразимой улыбкой, выставляющей напоказ все ее первоклассные зубы, вплоть до только еще прорезающихся зубов мудрости. Подняла руку. Помахала: “Доброго всем вечера!”, выпевая, как всегда: “Пора в кроватки, спите сладко! Спокойной ночи!”
Вдруг неожиданно это новое, сильное и дерзкое существо в обличье Тиффани, как в приступе тошноты, зажало рот рукой; лицо перекосила гримаса, и ее, в шелковых трусах и норковом палантине, как ветром сдуло со сцены, на которой остались только трое Хазардов с разинутыми, как у недоумков, ртами.
Первым, несмотря на то, что его руки продолжали сжимать охапку цветов, пришел в себя Тристрам. Вспомнив, что он по-прежнему находится в эфире, он даже сумел выдавить улыбку.
— И доброго вам вечера от меня, Тристрама Хазарда, и нашего дорогого гостя, столетнего юбиляра, сэра Мельхиора Хазарда...
Старый, накатанный шаблон успокоил студийную публику. Кое-где раздались хлопки, будто таким образом им удалось бы превратить увиденное в запланированное для них заранее шоу.
— ...и от его леди...
Новые аплодисменты.
— Моих драгоценных папы и мамы...
Аплодисменты удвоились, утроились.
— И не забудьте опять прийти на встречу с нами на следующей неделе, чтобы увидеть счастливчиков в... “Загребай лопатой !
Рев. Аплодисменты. Поверх браво машущей руками невидимым зрителям тройки поползли титры. Нора несколько церемонно поднялась и выключила видеомагнитофон. Телевизор затрещал. Потом наступила тишина.
— Я думал, может, Тиффани здесь, — после небольшой паузы, шмыгая носом и вытирая глаза тыльной стороной руки, сказал Тристрам, — мы уже везде искали.
— Почему же ты тогда первым делом сюда не явился?
— Боже, какая ужасная ночь... Полиция, больницы, приемные покои. Мы искали по всем ночлежкам.
— Кто это “мы”? — резко поинтересовалась Нора.
— В конце концов я просто изнемог, — сказал Тристрам, — я больше был не в силах это выносить, и она забрала меня к себе.
— Кто это — “она”? — спросила я еще более резко.
Как будто мы не знали. Он либо трусил произносить ее имя вслух, либо хотел все скрыть от Каталки. Но, по сути дела, почему? Раньше он с ее чувствами никогда не церемонился, с чего бы сейчас начинать? Нора тем временем наклонилась и длинными, тонкими пальцами аккуратно подцепила с лацкана волосину, такую же рыжую, как и у него, только гораздо, гораздо длиннее. Она высоко подняла ее за кончик — явное свидетельство того, что прошедшую ночь он провел с...
И тут мы извлечем из семейного шкафа, до отказа набитого скелетами{54}, самый безобразный секрет, а именно, что с младых Тристрамовых ногтей он и Саския, хотя она и сводной сестрой ему приходится, и по возрасту в матери годится, и была когда-то, давным-давно, лучшей подругой его матери... Я думала, наша Тифф отучила его от груди, но вот вам — доказательство обратного.
— Как пес возвращается на свою блевотину{55}, — сказала Нора, с презрением глядя на волос.
— Боже мой! — сказал Тристрам. — Неужели это так трудно понять? Тиффани пропала неизвестно куда, я просто с ума сходил от страха...