Конечно же, речь шла о пантомиме! В общем, впервые мы появились на сцене в роли птичек, маленьких сереньких птичек — раз, два, три, подскок — вроде воробьев, в лесной сцене в постановке театра “Шеперд-Буш-Эмпайр” “Лесные малыши”; бабушка возила нас туда и обратно, предварительно поместив в сумку полбутылки джина на всякий случай.
На какой случай? На случай, если в пабах краны заржавеют, деточка, ответила она.
Пташки-двойняшки. Из-за того, что мы были так похожи, нас выпускали отдельным номером. Мы укрывали ”малышей“ листьями, чего уж больше? По одиночке мы не представляли ничего особенного, но поставь нас рядом — и народ дивился.
Где Дора? Где Нора? В те дни мы даже пахли одинаково. Духи “Фул Нана” — о лучших тогда и понятия не имели. Мы таскали их потихоньку из “Бонмарше”{58}.
В эту самую первую из всех последовавших в нашей сценической жизни премьер в уборной, как назло, было не протолкнуться от хористов и хористок, у нас все поджилки тряслись, грим растекался, все шло наперекосяк. У меня порвался чулок, Нора потеряла клюв. Но, несмотря ни на что, мы отбарабанили свой танец, разбросали листья, пропорхали вокруг — и были приняты на ура. Рев, аплодисменты. В финале мы обстреляли передний ряд хлопушками. Что за неистовство началось! Мы нашли свое прирожденное призвание, и — ах, как здорово! — завтра нам предстоит повторить все снова.
Бабушка, конечно, привела Нашу Син; а рядом с ней, разделяя наше торжество, с гигантской коробкой шоколадных конфет ”Фортнум“, пропеченный поверх веснушек солнцем погорячее нашего... широко раскинув руки, к нам меж юбок хористок пробирался наш блудный дядя: “Умницы мои!”.
Чаша была полна; он вернулся домой прямо к нашему дебюту.
Нам ужасно нравилось все: кокетничать, наряжаться в экстравагантные наряды, театральный грим “Лейчнер № 7”. Приезжая готовиться к вечернему выступлению, мы каждый раз упивались затхлым воздухом театра. Неповторимый стойкий аромат: смесь апельсинов, моющего средства Джейеса, человеческих существ, газовых ламп... Я готова прыскать его за ушами даже вместо “Мицуко”. Миг, когда оркестр в яме настраивает инструменты... Говорю вам, мы просто истекали. Стоило начать танцевать, кровь приливала ко всем местам!
Мы так наслаждались происходящим, что не поверили собственным глазам, когда нам еще выдали и конверты с гонораром, но бабушка положила деньги в банк, заявив, что чем раньше мы начнем зарабатывать, тем лучше, хотя чеки от Перри продолжали поступать регулярно как часы, а подарки с его возвращением сыпались дождем. Но кто знает, что будет завтра, сказала бабушка. Надейся на лучшее, готовься к худшему, добавила она.
Наш дядя Перри тем не менее имел один недостаток, хотя ослепленные его блеском племянницы ни за что не могли бы тогда этому поверить. Один-единственный. А именно — неспособность переносить скуку. Наша маленькая Тифф в три года имела больше терпения, чем Перигрин. Он представлял жизнь как непрерывную цепь пусть небольших, но развлечений — иначе она теряла для него смысл.
В один из выходных дней в августе — нам только что исполнилось тринадцать — он примчался к нам на такси. Последовали объятья, он ущипнул нас за щеки:
— Что-то вы осунулись, барышни! Так дело не пойдет.
Погрузив всех — Нору, меня, бабушку, не забыв и Нашу Син (“Ой, мистер Хазард!”) — на заднее сиденье, он отправил туда же здоровенную корзину с провизией из магазина Джаксона на Пикадилли.
— Отправляемся в Брайтон, старина!
Сначала у шофера челюсть отвисла; потом он просиял:
— Как прикажете, босс.
И мы отправились.
На пляже мы расстелили поверх гальки льняную скатерть; Перри и шофер, ставшие уже к тому времени закадычными приятелями, вдвоем отправились за шипучкой, а мы распаковали ветчину, курицу, нарезали хлеб и открыли банку паштета из гусиной печенки — угощая, Перри выбирал самое лучшее. На нас пялились все отдыхающие — ну и компания: три костлявые девчонки, толстуха в вуали с мушками, улыбающийся во весь рот Перри с копной ярко-рыжих волос и плечами портового грузчика и шофер в кожаной куртке. Бабушка наполнила стаканы, провозгласила тост:
— Шампанское всем присутствующим, а всяким подонкам — лихоманку в три погибели.
Когда все наелись, Перри ухватил скатерть за концы с одной стороны и — р-раз! фарфор, вилки, ножи (тяжелые, серебряные, не какая-нибудь дешевка), кости, корки, пустые бутылки исчезли, как будто их и не было. Он сказал, что отправил их обратно в магазин. Как он это делал? Убейте меня. Наш дядя Перри был мастер на такие штуки. Потрясающий фокусник. Мог бы зарабатывать этим на жизнь. Половина пляжа разразилась аплодисментами, и, польщенный, он поинтересовался: “Пила есть у кого-нибудь?” Хотел перепилить надвое бабушку. “Ни за что на свете, — заявила она, — бог знает, что из меня может на белый свет вывалиться”. Подобрав юбки и продемонстрировав при этом большие красные панталоны, она пошла побродить по краешку прибоя; потом приняла для улучшения пищеварения мятного ликера, отрыгнула и устроилась подремать. Наша Син и шофер погрузились в беседу, а мы решили прогуляться по пирсу.