Ее убило ракетным снарядом по дороге в винный магазин.
Когда уже после воздушной тревоги мы вернулись домой, то нашли на столе оставленный ею альбом, пару ножниц и склянку с клеем. И пустой стакан с кружевными следами застывшей внутри пены.
Так мы потеряли бабушку.
А брюнетками мы стали благодаря бабушке и пиву “Гиннес”. Однажды вечером, отдыхая между спектаклями, мы сидели за тем же самым единственным нашим кухонным столом и выпивали.
— Если не блондинки, — говорила Нора, — то, может, рыжие? Рыжеволосые девчонки. Ей богу, Дора, нам нужно как-то выделиться.
— Только не рыжий, — сказала я. — Из-за Саскии и Имоген.
Бабушка внимательно оглядела нас — большие серые глаза, первоклассный, крепкий костяк семейства Хазард; он сослужил нам впоследствии хорошую службу, но в пятнадцать лет не особо был нужен — нам никогда не удавалось сойти за инженю. Как кремень — говорили про нас. Девчонки Шанс — как кремень.
Бабушка подлила из бутылки портера, не ведая, что в будущем он окажется для нее роковым.
— Не в рыжий, — разглядывая стакан, сказала она, — в черный.
“Испанский черный” — гласила надпись на бутылочке с красителем. В ванной было чертовски холодно. Как и поныне. Стуча зубами, мы стояли в ночных кофточках, глядя на краситель, как на волшебного джина в бутылке, не решаясь выпустить его на волю. Для нас это было огромным шагом. Мы меняли свой имидж.
“А-а, была не была!” — решилась наконец Нора и сунула голову в раковину. Я окропила ее, вылила краску — черное, густое зелье, неделями потом пришлось ходить с траурными ногтями — и размазала это зелье по волосам. Стоило ей разогнуться, и стекающие по лбу потоки угодили прямо в глаза, саднило так, что она расплакалась. В общем, еще до того как пришла моя очередь, она уже проклинала всю затею, но, если одна из нас покрасилась, у другой выхода не было, так-то! Потом мы надели кимоно, отмыли, как сумели, ванную — от пятен на полотенцах избавиться так и не удалось, — закрутили друг другу волосы в локоны и спустились к бабушке пить чай с таким убитым видом, что она заставила нас добавить в чашки по капле коньяка, только что открытого ею по случаю холодной погоды.
— Оченно странная погода для июля, — наливая, заметила она.
Но, высушив и хорошенько расчесав волосы, мы себя не узнали. Копна черных атласных кудрей, запятыми завивающихся на щеки. Это стало для нас поворотным событием. Мы назвались “Сестры Шанс, приносящие счастье”. Стали номером программы. Нам исполнилось шестнадцать, и мы вступили в совершеннолетие.
Нора всегда с изумительной легкостью могла вручить свое сердце первому встречному, как старый трамвайный билет. Она постоянно была либо по уши влюблена, либо сердце ее было разбито.
Чем больше я узнавала про любовь, тем меньше мне нравилась эта штука. Несмотря на совершеннолетие, я вовсе не собиралась заниматься этим вопреки собственному желанию. Вплоть до того рокового выступления в Кройдоне, когда я влюбилась. Благодаря нашим новым стрижкам и бурному темпераменту брюнеток, нас уже объявляли в афише на втором месте, мы выступали в номере, сидя рядом на серпе луны в белых атласных пижамах. И о блаженство! Наша собственная уборная! Щедрость лондонской дирекции. И хотя Кройдон был всего лишь убогим спальным придатком Лондона, нам он всегда нравился, ведь оттуда можно было добираться на трамвае домой и не тратиться на ночлежку. Говорю вам, по удобству транспорта наш Брикстон был просто рай.
Мне казалось, что мы встречались с ним раньше, хотя это было не так. Думая о нем, я никогда не воображала бурную страсть; я только представляла пушок на его милой щеке.
Как вчера это было. Спектакль назывался “Ваша очередь”. Нора опять поменяла предмет увлечения. Бросив престарелого барабанщика, она подцепила юного, белого, как лилия, светловолосого паренька. Тот и не подозревал, что на него обрушилось, Норе удержу не было. И, раз у нас была общая уборная, мне приходилось, сидя на лестнице, слушать через стенку, как они воодушевленно возились на диване из конского волоса, предназначенном для нашего отдыха между спектаклями. У него вырывались бессвязные фразы, иногда всхлипы; чем-то он тронул мое сердце.
— Он такой благодарный, потому что еще совсем мальчик, — сказала Нора, но дело было не в этом.
Пока я, прислушиваясь к ним, сидела на ступеньках за дверью, в моих мыслях что-то менялось и под конец я решила: не мытьем, так катаньем, что бы ни случилось, в день моего семнадцатилетия я тоже сделаю это на диване из конского волоса.