На второй вопрос ответ, конечно, ясен: в полную безвестность, забвенье без следа. Потомства ни одна из нас не произвела, хотя Нора очень хотела и по мере угасания надежд встречала каждый цикл слезами. Я же, наоборот, с приходом месячных всегда облегченно вздыхала и особенно была рада, когда в один прекрасный день они навсегда остановились — резко, как “дедовские” часы в известной песенке{15} (хотя про наши “дедовские” часы, пусть и писклявые, но, слава богу, в хорошей форме, этого не скажешь).
Что же касается истоков и прошлого, позвольте мне, отодвинув в сторону фотографию Руби Килер{16} (“Норе и Доре, четырем изумительным ножкам, от вашей Руби”), углубиться в археологические дебри моего стола.
Вот он, потрепанный, набитый старинными открытками конверт. Покупая, вымаливая, выпрашивая, мы собрали за прошедшие годы неплохую коллекцию: коричневатые, цвета сепии карточки — некоторые раскрашены, чтоб подчеркнуть ее ярко-рыжие волосы. Но одна точно установленная координата отцовской родословной — наша бабушка по отцу. По правде говоря, единственная точная координата всей нашей родословной; материнская сторона канула в неизвестность, а бабушка, фамилию которой мы носим, починившая “дедовские” часы бабушка Шанс — вообще не кровная наша родня, что запутывает всю историю еще больше. Она полюбила нас с первого взгляда и вырастила не по обязательству или из-за неизбежных обстоятельств, а просто от большого чувства.
Нашу настоящую бабушку мы никогда не видели и знаем только такой — олицетворением вечной юности на рекламных фото. “Звезды пустились в пляс, когда она родилась”, — говорили о ней. Ее звали Эстелла, вот она — в роли Джульетты, Порции, Беатриче{17}. Посмотрите, какая манящая улыбка. Играя леди Макбет, ей удалось нахмуриться — ну просто Госпожа Злючка{18}, — однако стоит хорошенько присмотреться, и замечаешь крошечную шаловливую искорку.
Маленькая, худенькая, с огромными глазами, не похожая на тогдашних эдвардианских кобылиц, она была сродни блуждающим огонькам, воздушному трепетанию пламени. Единожды всхлипнув, она могла разбить сердце, но сын, наш дядя Перри, рассказывал, что иногда ее разбирал смех, порой в середине трагедии — у гроба или в сцене безумного блуждания, — и она покатывалась так, что всем остальным приходилось ее загораживать. Прическа у нее вечно разваливалась, волосы рассыпались по спине, шпильки летели в стороны, чулки сползали до колен, юбка чуть не терялась на дороге, или вдруг начинали спадать панталоны. Она была живым воплощением чуда и беспорядка.
Вот она в мужской роли, ее знаменитый Гамлет. Черные чулки. Потрясающие ноги, классической актрисе такие совершенно ни к чему. Ноги мы унаследовали от нее. Вот она, терзаемая бурей чувств, в сцене с кинжалом: “Быть или не быть...”. В некрологе “Нью-Йорк тайме” — осторожней, бумага начинает крошиться — писали, что она “многим обязана нью-йоркскому Горацио, блестящему, атлетически сложенному молодому американцу с внушительной серьезностью манер”.
Обратите на него внимание, он еще появится позже. Кассий Бут. Да, один из тех Бутов{19}, у родителей хватило смелости назвать его Кассием.
В некрологе очень деликатно намекается на пристрастие нашей бабушки по отцу к, э-э... домашним видам спорта. “Щедрая, доблестная, безрассудная; женщина, целиком отдавшая себя...” Но она, бедняжка, не столько отдала себя, сколько разбазарила, и, можете не сомневаться, кончила она плохо. Вот она в белой рубашке в роли Дездемоны, перед тем как начать монолог с веточкой ивы: “Несчастная крошка в слезах под кустом сидела одна у обрыва...”{20}. Это — настоящая редкость, мечта коллекционеров, потому что...
Нет, погодите, я расскажу об этом по порядку.
Наша бабушка по отцу родилась в театральной уборной году в 1870-м или около того (как и у многих актрис, дата ее рождения легко путешествует во времени); с младенчества она появлялась на подмостках то феей, то духом, то домовым, и, наконец, уже опытной восьмилетней (плюс-минус два года) актрисой; облаченная в скопированный с греческой вазы наряд, катая подсмотренный на другой греческой вазе обруч, она дебютировала в роли Мамилия в “Зимней сказке” Королевского театра на Хеймаркет, в “слегка чопорной”, как здесь сказано, постановке молодого Кина{21}. Ее заметил Льюис Кэрролл, послал ей копию “Алисы” с автографом, потом пригласил на чай и после пирожных уломал скинуть платьице. Отснял ее в чем мать родила, но — по крайней мере, по ее категоричному утверждению — она лишь согласилась постоять в некоторых позах, изображенных на других греческих вазах. Вот вещественное доказательство их встречи, видите? Он назвал ее “Эльф” — мне удалось купить эту карточку на аукционе “Кристис”. Пришлось отвалить чертову кучу денег, но как было устоять? Не многие могут похвастаться фотографией собственной бабушки, позирующей для детского порно. Чтобы ее заполучить, я продала одно из писем старины Ирландца.